Орленев - Александр Мацкин

нева, потом оно становится ему в тягость, ведь работы у него не

убавилось. С половины октября до половины января он играет

роль Федора пятьдесят (!) раз, и газеты пишут, что в Париже

такие триумфы еще бывают, у нас ничего похожего не слу¬

чалось.

А поток публики не прекращается. Дирекция ежедневно рас¬

кладывает трудный пасьянс — как усадить в зале всех желающих.

Перекупщики и через три месяца после премьеры наживают

большие деньги. Добрую половину почты Суворина в течение

всего сезона составляют просьбы о билетах на «Царя Федора».

Шефу театра нравится эта шумиха, он искренне радуется успеху

Орленева, потому что это и его успех — мог ли он надеяться, что

его режиссерски-антрепренерская интуиция так себя оправдает?

Он ясно понимает, как теперь ему нужен Орленев, и, видимо, по¬

тому, расхваливая его устно и печатно, внутри театра не дает ему

никаких поблажек. Зима в Петербурге в том году была неустойчи¬

вая, гнилая, началась эпидемия гриппа (тогда говорили — инфлю¬

энца), в середине декабря Орленев заболел, и, чтобы не отменять

спектакли и намекнуть только что прославившемуся актеру на

непостоянство судьбы и возможность любых замен, Суворин по¬

ручает роль Федора известному трагику — гастролеру Россову,

о котором еще шесть лет назад писал восторженные рецензии

гимназист Мейерхольд в пензенской газете. Пятнадцатого и сем¬

надцатого декабря Россов сыграл эту роль, и публика встретила

его холодно, без всякого воодушевления, не пытаясь даже срав¬

нивать его игру с психологической глубиной игры Орленева.

В том же декабре журнал «Театр и искусство» напечатал на¬

ивно-трогательное стихотворение К. Иванова, посвященное Орле-

неву и его Федору:

Автор не пытается ответить на этот вопрос («холодный спор

к чему же?»). Для него важно, что актер «свободен был и смел»

и согрел «небесным пламенем» замученную «житейской стужей»

современную публику. Лирика в журнале — это приятная, но

традиционная форма признания искусства актера (Некрасов по¬

свящал стихи Асенковой). А открытки в массовой продаже — это

уже дань новому, урбанистическому веку. В декабре 1898 года

фотограф Е. Мрозовская пригласила Орленева в свое ателье и

кадр за кадром запечатлела его игру в «Царе Федоре» в более

чем ста снимках. «Новое время» отметило, что не все заснятые

Мрозовской положения «достаточно характерны», но в целом они

дают «яркое представление» об искусстве актера12 (по словам га¬

зеты, в прошлом была только «одна работа подобного рода» — фо¬

тографии Андреева-Вурлака в роли Поприщина в «Записках су¬

масшедшего») *. Итак, роль Федора стала сенсацией в Петербурге.

Своеобразно ярким свидетельством тех чувств, которые испы¬

тали в те дни столичные любители театра, может служить

письмо Стасова к Суворину от 13 ноября 1898 года. Он поздрав¬

ляет Суворина с постановкой «Царя Федора». Пьеса А. К. Тол¬

стого, на его взгляд, «плоховата, жидковата и слабовата», но ее

значение в том, что она дала возможность «высказаться и вы¬

плыть наружу такому сильному, такому оригинальному таланту,

как Орленев». По утверждению Стасова, «Федор» событие всерос¬

сийское, захватывающее всю область национальной культуры.

«Наши сонные немножко, значит, проснулись!» Он уверен также,

что игра Орленева открывает перед театром новые горизонты. «Что

это за чудный талант! Это будет пооригинальнее, посильнее, и по¬

глубже, и понужнее для искусства, чем этот изящный итальян¬

ский цветочек — Дузе! Вообразите, я его смотрел, и в продолже¬

ние часов трех-четырех я не услыхал ни одного фальшивого, ни

одного разбавленного, ни одного рассиропленного и ни одного пре¬

увеличенного тона. Какая редкость на театре!! Правда у него

везде — вот и все тут! Сколько нервности, слабости, вспышек...

Восхищение, восхищение!»13. Стасов был человек увлекающийся,

и манера изложения у него была экспансивно-бурная, но такая

степень восторга и в его похвалах встречается не столь часто **.

Кто же после этого письма поверит, что успех «Федора» был

успехом политической интриги, скандальных намеков, полемиче¬

ского сближения Федора Иоанновича с Николаем II, а Бориса

Годунова с Витте? Некоторые мемуаристы (например, Рослав-

лев), проводя эту параллель, указывали на то, что Орленев по¬

вторял характерный жест Николая II и нервно подергивал бо¬

родку. Допустим, что это так и было. Но может ли фельетонная

гримировка истории под злободневность потрясти нравственное

чувство аудитории, может ли из пародии, пусть самой острой и

занимательной, родиться трагедия?

Тому, кто знает, с какой нежностью — другого слова я не

отыщу — относился Орленев к Федору, покажется невозможной

сама мысль, что в этой роли он кого-то высмеивал или передраз¬

* До нас дошли сто три снимка Орленева в роли царя Федора; каждый

из них имеет порядковый номер и каждый поясняет реплика по ходу

действия пьесы. Таким образом, мы можем восстановить с наглядностью,

сцена за сценой, игру актера в трагедии А. К. Толстого. Отныне легенда

об Орленеве становится подлинностью истории!

** Восемь лет спустя, описывая в связи с гастролями Орленева в Аме¬

рике, прием, который оказали русские зрители его «Федору», журнал «Сэн-

чури мэгэзин» заметил: «Русский энтузиазм, однажды разбуженный, без¬

граничен» 14.

нивал. Попробуйте совместить его восхищенное чувство с фелье¬

тонно-пародийным приемом. Поправки Орленева к истории шли

в другом направлении — он хотел, оставаясь в пределах ее реаль¬

ностей, сблизить драму человека конца XVI века с драмой своего

современника. Художественный театр, поставив трагедию

А. К. Толстого, открыл нам век Федора в особости его существо¬

вания, главная же, возможно, до конца неосознанная, задача Ор¬

ленева заключалась в том, чтобы найти общее в характере его ге¬

роя и его зрителя, несмотря на разделяющую их трехвековую ди¬

станцию. То, что театральный Федор не похож на Федора карам-

зинского, на царя-юродивого из университетских курсов, стало

ясным еще на премьере. Уже в первом отклике рецензент «Петер¬

бургского листка», восхищаясь игрой Орленева, писал, что «он

дал своего царя Федора», вопреки тому образу, который «рисуется

талантом гр. Толстого и выводится в русской истории» 15.

Уйдя от учебников, от иконописи, от традиции, куда же при¬

шел Федор, на кого стал похож? На этот вопрос пять дней спустя

ответил критик «Гражданина», газеты-журнала князя Мещер¬

ского, ответил без обиняков: на простого смертного конца

XIX века. «Гражданин» — издание реакционное, тянувшее исто¬

рию вспять, осуждавшее даже реформы Александра II как слиш¬

ком смелые и далеко идущие, но статьи на театральные темы ино¬

гда помещались там любопытные. «Если с Федора снять дорогой

парчовый кафтан, шапку Мономаха,— писал критик «Гражда¬

нина»,— и одеть в серенький и поношенный костюм современного

покроя, и царский посох заменить тросточкой, его речь, его стра¬

дания останутся теми же, так же понятными нам и симпатич¬

ными. Этот средневековый самодержец — тип современного не¬

врастеника чистейшей воды. Те же порывы к добру и та же сла¬

бость в осуществлении их, те же вспышки необузданного гнева и

та же неспособность негодовать...» 16. Значит, петербургский спек¬

такль — маскарад с ряжеными? Но ведь Орленев строго дер¬

жался границ истории. В чем же тогда тайна сближения двух

эпох в его интерпретации? Как прошлое заговорило у него голо¬

сом настоящего?

В 1939 году в газете Художественного театра «Горьковец»

И. М. Москвин вспоминал, что роль Федора в бытовом отношении

«далась ему нетрудно», и объяснял почему: верующие родители