Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

везде соглядатаев оставлял. Ну и что? Любой десятский за счастье сочтет хозяину на ухо нашептывать. Купец — одно слово... Купец... И природу его не переделать.

В поддевке из тонкого сукна, с аккуратной бородой и подстриженными усами, хозяин оглядывал своих гостей, к встрече с которыми он явно готовился. Кудрин это понял и по тщательности одежды, и по хромовым сапогам, которые тот обычно не брал в дорогу. Значит, знал, что в доме женщины. Кудрин все более огорчался.

Внешность Марии произвела впечатление и на хозяина. Он поклонился ниже, чем Санину, и долго не отводил глаз от ее раскрасневшегося лица. Девушка теребила край кофточки. Голубой с белым воротничком. В глазах энергия. И льдинки настороженности. Нет, не простая барышня, ох, не простая! Да и почему невесте нужно из Петербурга мчаться за женихом, едущим в Иркутск? И при чем здесь Кунгур? Гм... Смешно. Бедовый управляющий, да и он себе на уме. Не топором деланный... Нет, такая компания зря не соберется. И эта чахоточная. Ба, да барышни-то стриженые! Значит, из нигилисток... И Кудрин сплоховал — лицо испуганное, работу забросил, на промысле появляется через день — и все шалтай-болтай... Поди, дело-то не амурное. Очень серьезные и милые барышни... Значит, политические или фальшивомонетчики. Вот и уединились... Нет, пожалуй, фальшивомонетчики вернее. Кто с такой красотой в политику идет? Барышня Анна Ивановна поет знатно. Об этом и конюх сказывал.

— Прошу к столу, батюшка Александр Дормидонтович... Самоварчик и шанежки с пылу с жару...

Прасковью Андреевну не узнать. На голове шелковый платок, на плечах шелковая шаль с цветастой бахромой. Кофта в густых оборках, юбка сатиновая в горошек. Говорит певуче. Благообразная.

— И вам, гостюшки, к столу приглашеньице имеем.

Мария улыбнулась. Ох уж эти церемонии в купеческих домах! И чашки-то новые, и вазочки с вареньем, и щипчики серебряные. Знай, мол, не хуже людей.

— Ну и как в наших краях живете-можете? — обратился Александр Дормидонтович к девушке, передавая ей блюдечко с вареньем.

— Хорошо, — просто ответила Мария и обратилась к Прасковье Андреевне: — Варенье-то какое вкусное!

Прасковья Андреевна зарделась от удовольствия, но в разговоры при хозяине вступать побоялась. Конечно, барышня молодая, а разумная — доброе слово-то при хозяине дорогого стоит.

— У меня матушка была большая мастерица варенье варить. — И лицо Марии скрасила мягкая улыбка. И в глазах нежность. — И чаевничать любила, да с присказкою: «Что за беда, коли пьется вода!»

— Приятно, когда матушку добром вспоминают. От хорошей яблони и яблоки хорошие. — Хозяин наклонил голову с прямым пробором и, приняв новую чашку от Прасковьи Андреевны, поставил на стол. — Жива ли маменька?

— Нет, мамочка несколько лет тому назад умерла. Только для меня она живая, всегда рядом — и в радости, и в горе. Да в горе особенно. — Мария почувствовала, как забилось сердце, и резко оборвала рассказ. Да и к чему хозяину знать о ней?! Неправды она говорить не хотела — убедилась, что в жизни, особенно двойной, неправду во многих случаях лучше не говорить и своего положения не осложнять. Лучше полуправда, чем ложь. — Нет у меня мамочки... И брат, который как капля воды был похож на нее, утонул... Два горя пришли одно за одним.

Хозяин был поражен откровенностью — в таких святых понятиях, как мать и брат, не лгут. Зачем правда, коли политическая? По правде ниточка вьется, а коли вьется, так и кончик найдется. Душевная барышня... И голос такой приятный...

Кудрин не без удивления смотрел на Марию: какая естественная! В революции живет. И его вовлекла в опасность — предложила принять участие в устройстве тайной типографии. За работу в типографии — каторга! Но святая была в ней убежденность, и отказаться он не посмел. Странное дело — о своем решении не жалеет. Кем был? Какие интересы? Благо, что рабочих не грабил... Обыватель обыкновенный... Теперь раскрылась жизнь по-новому и каждый час на вес золота. Видно, гипнозом обладает Мария. И этот чурбан хозяин, который, кроме прибылей, ни о чем не думал, приосанился и почтительно разговаривает с женщиной.

— Я прихватил свежие газеты из Екатеринбурга. В газетах пишут о студенческих волнениях...

— Студенчество — чуткая часть общества и весьма быстро реагирует на социальную несправедливость... И среди народовольцев, томящихся в Шлиссельбурге, о которых на сегодняшний день мало знаем, многие со студенческой скамьи... — Мария отодвинула чашку и прищурила глаза, словно желая получше рассмотреть собеседника.

Этот самоуверенный человек раздражал ее: барыши, выгода, и на них смотрит побелевшими от гнева глазами. Как же! Вовлекут, не дай бог, в историю. У самого на промысле безобразия творятся — дерет с каждого три шкуры, а услышал, что на приисках появились чужие люди, — сразу прилетел... Все мое! Мое!

— Я родом из Саратовской губернии, Петровского уезда. Там еще хранится память, как Вера Николаевна Фигнер раздавала порошки да мази в деревне... Работала фельдшерицей и на соломе спала:.. — Хозяин говорил, не скрывая удивления, поведение Фигнер явно не оправдывал. — Родом она из богатых помещиц... И чего не хватало?.. Кажись, и за границей училась... Чудны дела твои, господи! И эти бомбы в государя... Говорят, принимала участие в их изготовлении... Какая видная барыня... Я ее мальчонкой видывал... И никак не пойму: зачем богатой идти в народ, ломать жизнь и доводить себя до виселицы?.. Ведь Шлиссельбург ей заменил смертную казнь... Это не помилование в прямом смысле, когда царь простил и не оставил своими заботами. Нет, это замена смертной казни каторжными условиями, и наверняка строжайшими. Ни переписки с родными, ни весточки...

— Вера Николаевна принадлежит к лучшим из лучших людей своего времени. И эта горстка умнейших и благороднейших поставила целью разбудить деревню, разбудить общество, поднять его на борьбу с бесправием. — Мария раскраснелась от волнения. Возможно, лучше было помолчать, но тогда она себя бы не уважала. — Вера Николаевна получила блестящее воспитание. Ей нужна была профессия, которая давала бы возможность жить в гуще народной... И она уехала в Швейцарию. Поступила в Цюрихский университет, где и проучилась три с половиной года. Желанная цель — диплом врача — стала близка. Но все изменилось. Ее позвали в Россию на революционную работу. Не без боли приняла решение Вера Николаевна распрощаться с университетом. В России женщине не получить диплома врача!.. В Москве почти сразу по приезде оказалась в Бутырках.