Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

и почти непрозрачным. Вход в нее и вовсе оказался позади тропки со стороны разросшихся ореховых кустов. Для того чтобы пройти через дверь, пришлось согнуться почти вдвое даже Ваньке Бацуеву. Такой низкий притолок был сделан специально, чтобы сохранять тепло и обезопасить от зверя. Дверь была хоть и небольшой, но тяжелой, окованной железными полосами и закрывалась изнутри мощными засовами. Сейчас она была открыта, и все четверо протиснулись в сторожку, заполнив практически все оставшееся пространство, так как внутри на них испуганно глядели четыре пары внимательных женских глаз. Лёнька сразу разъяснил диспозицию:

– Теть Марусь, баб Фрось, не боитесь! Это наши мужики деревенские. Прохор-конюх, Петя-боцман да Ваня Бацуев. Мы теперь вместе будем! Отряд у нас теперь. Вот!

– Вижу, что мужики. А чего ж вы, мужики, бежите-то? – вдруг строго и резко спросила тетка Фроська. – Кто ж немца бить-то будет, ежели все побегут по лесам? Они вон мою хату отобрали. Меня как собаку помутузили и выперли прочь. А вы бежите…

– А ты не горячись, Фрось! Не кипятись! Мы ж не бежим, а как это правильно сказать-то… – начал было возражать Прохор Гольтяпин, да замялся, позабыв название такого маневра.

Ему на помощь тут же пришел Петька-боцман:

– Мы, это, перегруппируемся! Во как!

– А-а-а, вона оно что, – задумчиво протянула кузнечиха.

– Да! Так и есть. У нас, Маруся, понимаешь ли, задание. Специальное. Чтоб, значит, отряд сколотить, партизанский. Вот давай и будем его, значит, оформлять, – подхватил конюх, благодарно кивнув Петру. – Мне поручено быть командиром. Петро, вот, станет комиссарствовать. Вы… ну вы, как положено по бабскому делу, по хозяйству.

– А-а-а-а, вон оно, значится, как?! – снова отозвалась Фроська и насмешливо вскинула глаза на стоявшего перед ней хромого мужичка: – Ну, а кто ж, позволь спросить, товарищ командир, воевать-то будет? Лёнька, поди, что ль? Он у нас один вооруженный! Ха-ха-ха!

Теперь засмеялись, хоть и не громко, все женщины, включая девок Вороновых.

От этих ироничных слов тетки Фроськи и смеха баб Гольтяпин сконфузился и даже покраснел. Если б не сумрак, царивший внутри домика, все бы увидали, как залился румянцем бывалый конюх. Он и впрямь очень слабо понимал, как будет создаваться его отряд. Еще меньше он представлял, чем и как они будут воевать, и совершенно не понимал, каким образом будут жить и кормиться. И тут в который раз на помощь пришел мальчишка:

– Теть Марусь, баб Фрось, дядь Прош, ну чего вы ссоритесь? Нам же здесь долго теперь жить. Все наладим! За харч я отвечаю! Ночью свинью добуду, обещаю! Я ж видал – там все кабанами изрыто. Они сейчас у Бездона держатся, личинку копают, корешки. Я стрельну, а мужики потом принесут, и разделаем. Мяса вдоволь будет. Грибы вон пошли, ягода есть на болоте – черника. А там и клюква пойдет. Я тут все места знаю.

– Ух ты! Весь в батю, – улыбнулась тетка. Она устало вздохнула и погладила парня по вихрастой голове:

– С тобой точно не пропадем. А на этих мы еще посмотрим, какие они вояки и добытчики. Ладно, садитесь, чаю попейте брусничного. А после будем вместе думать да решать, как жить и как воевать.

* * *

Чай из брусничного листа был душистым и вкусным. В его аромате таилась необъятная гамма лесных вкусов, запахов и мотивов. Маленький, почти незаметный кустик брусники растет во мху и собирает своими плотными глянцевыми листочками по крупицам сок земли, солнечные лучи, запахи трав и секреты леса, рассказанные веселыми березками древнему великану дубу, чтобы в конце лета рассыпаться по мягкому мшистому зеленому ковру яркими сочными бусинками спелых ягод. Из терпких пунцовых ягод помимо традиционного варенья готовили квас. Особенность этого удивительного напитка состояла в том, что он не требовал никаких дополнительных ингредиентов, кроме воды. Мало того, сколько бы ни разбавляли его, он все одно набирал и восстанавливал свой нежный вкус. Водица, которую в него добавляли, пополняла запас вкусного, полезного и даже целебного напитка. Казалось, что брусника специально предназначена для того, чтобы отдать себя человеку без остатка. Помимо ягод, из ее листиков заваривали прекрасный бодрящий напиток. Таким чайком, как и домашним брусничным кваском, очень любил побаловать домашних и гостей отец Лёньки – дед Павлик. Этому нехитрому кулинарному искусству он обучил и сына.

Едва уместившись за небольшим дубовым столом, мужчины дружно пили чай. Запас сухарей, всегда хранившийся в заимке, был съеден еще вчера, а сушеные корешки да травки не могли бы накормить всех нежданных гостей Павликовой сторожки. Лёнька разобрал свой камуфляжный костюм, аккуратно сложив веточки и пучки травы, которыми был обвешан, видимо, для маскировки от подкарауливаемых кабанов. Он знал, что такие хитрости не спасут от свиноматки, тонко чувствующей за километр любого чужака, а потому вокруг пояса и шеи подвесил целую гирлянду свежих еловых лап. Вот они и были главным маскировочным нарядом, который перебивал даже запах костра и дыма, пропитавшего Лёньку за эти дни. Лёнька не пил с мужиками, а продолжал рассуждать вслух:

– Нам бы мяска раздобыть да картохи. Тогда бы зажили богато! А еще б оружия. С оружием другое дело, был бы настоящий отряд. А так… бабья команда.

Прохор закряхтел и сурово зыркнул на пацаненка:

– Ишь, вояка, развоевался. Оружие ему подавай. Я у тебя сейчас и это конфискую. Не дело это, паря, по лесу с винтовкой бегать. Сам поранишься того гляди.

– Дядь Прош, я не поранюсь. Я с батей с трех лет в лес ходил. В пять лет уже косого брал, лиса сам добывал, куня бил. Нешто я не понимаю?! – обиженно загнусавил мальчишка.

Он ни за что не готов был расстаться ни со своим ружьем, ни с безграничной свободой, которую обрел, сбежав из деревни. Здесь ему никто не указывал, что и когда делать, когда и где спать, а главное, здесь он себя чувствовал хозяином и командиром. Теперь вот на свою голову он окликнул и привел в сторожку еще трех мужиков-конкурентов. А Прохор и вовсе себя уже командиром назначил. Приходилось вновь бороться за свое лидерство, доказывая полезность и умелость:

– Я ж говорю, могу кабана добыть. Факт, дядя Прохор! Вот только смеркаться начнет, я и засяду на тропе. К утру секачишку возьмем.

– Ты вот что, Лёнька… – Прохор поднялся и подошел к парню. – Не серчай, но ружо твое я конфискую. Нам теперь оно нужно не для зверя, а для немца проклятого. Чтоб защититься, значит.

Лёнька нехотя выпустил винтовку и насупился, едва сдерживая горячие слезы, готовые брызнуть из его больших карих глаз. Увидев его