Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

любят!». Я начал внимательнее приглядываться к надписям и рисункам, а они покрывали, чуть ли не любой гладкий участок стенки, а уж поверхность люков с угрожающе торчащими рогами задвижек, были покрыты им сверху донизу, тут же были и мастерски выполненные рисунки, на которых Породистый весьма выразительно корчился в предсмертных муках. Ни в каком кошмарном сне не возможно увидеть более изуверских пыток, чем те, что терпел Породистый на этих рисунках. С невольным ужасом, остановившись, рассматривал я их.

— Да чего ты там возишься. — Породистый нетерпеливо стучал пятой, остановившись за люком в ожидании меня: — Скорее, чёго ты там увидал?

— Да вот. — я кивнул на поверхность только что пройденного им люка, исписанную проклятьями по его адресу.

— А… — пренебрежительно протянул он, не обращая внимания на надписи и рисунки, увлекая меня за собой по открывшемуся за люком коридору, тускло освещённому желто-красным светом небрежно прицепленных по стене лампочек.

— Нравится? — обернувшись на мгновенье, с гордостью взглянул он на меня: — Уж очень меня порода любит, позволь я им, так только б и делали, что рисовали б меня да достоинства мои описывали.

— Странная у них какая-то любовь. — думал я безо всякого интереса и удивления, разглядывая на разлезшуюся у него на спине толи шинель, толи пальто, из-за въевшейся в каждую её пору грязи, сказать об этом одеянии что ни будь более определённое не представлялось возможным. В прочем, на фоне всех остальных он, в своём заскорузлом рванье, до самых пят, одетом на голое тело, выглядел ещё и франтом.

Вскоре мы вышли, открыв очередной скрипучий люк, в широкую и высокую галерею, выводящую круто вверх, уставленную сплошь рядами, теряющимися в тумане тусклого освещения, новеньких танков, бронеавтомобилей, пушек и прочей военной техники. Вся эта техника, влекомая силой конвейерных цепей, двигалась с грохотом и скрипом из глубины в медленном, но неудержимом стремлении вверх.

Лавируя между конвейерными цепями и огромными непонятными станками, почти бежал я за Породистым, прыжками мчащимся вниз по галерее, которая с глубиной всё увеличивалась в размерах. И вот уже не галерея, а огромный мрачный цех-завод с неправдоподобно низким угрюмым потолком-сводом из груды всё той же передавленной военной техники и стенами, срытыми нагромождением деталей и оборудования, окутанных мрачно-туманным сумраком скверного освещения, погружающего перспективу во мрак.

— Так у вас и промышленность..? — не удержался я от возгласа, подавленный зловещей обстановкой завода-цеха, и муравейной суетой ведущихся работ. С ужасом увидел я, как из медленно ползущего по конвейеру танка, из под груды тел, барахтающихся на нём, вытащили нечто растерзанное, дико верещащее и отбросили в зловонную яму под стеной.

— У нас самая развитая, самая передовая промышленность — подобострастно перекосившись в угодливых поклонах, скрипучим слащавым голосом заговорил, неизвестно откуда появившийся рядом с нами, толстый лысый чёрт с обломанным правым рогом: — Мы производим всё самого высшего качества.

Породистый, при этих словах, свирепо ухмыльнулся и подтвердил зловещим тоном: — Уж это точно, чего хочь сделают. Уже такого наделали…! — покачал он зловеще головой. Однорогий на эти слова смущённо закрутил головой, как будто ему начал жать шею зачем-то подцепленный туда засаленный до нельзя когда-то оранжевый галстук-бабочка. Лицо Породистого перекосила злоба:

— Я тебе второй рог обломаю! Я тебя наизнанку выверну..! Я тебя… — угрожающе заворочал он выпученными от злобы глазами, багровея, схватил он Однорогого за грудки и затряс так, что у того зубы затарахтели, перекрывая хрустом своим непрерывный скрежет и гул, доносящиеся со всех сторон от работающего оборудования.

В этот момент все работающие на конвейере прекратили работу и радостными криками приветствовали расправу над Однорогим. Вскоре, правда, Породистый успокоился и, отпустив Однорогого, спокойно, как — будто и не было с ним этого бурного приступа, спросил:

— Ну что?

Однорогий угодливо хихикнул, поправляя дранную свою жилетку и обмусоленную бабочку на голой шее, которой видно очень дорожил, и начал, заикаясь, рассказывать что-то о производстве, беспрерывно, через равные промежутки времени, дёргая головой, подмигивая и перекашиваясь в нервном тике, его нервная система, судя по всем этим спазмам и тикам, не годилась никуда.

— У гад..! — донеслось злобное шипение у меня из-за спины, я, испуганный злобой наполнявшей это выражение, оглянулся. С непередаваемой злобой смотрел из-за моей спины на Породистого, занятого беседой с Однорогим, худой чёрт в вывернутом наизнанку драном в клочья овчинном полушубке.

— Тебя б, морда породистая, да на конвейер…! — шипел он с ненавистью, укрываясь за ближайшим огромным станком. Эти слова были по мне, это именно то, чего не хватало здесь, как воздуха. Я немного отступил назад, приближаясь к Худому:

— Так любят же его все, на руках носят?

Худой досадливо поморщился, бросил на меня насмешливый злой взгляд:

— Любят? Как собака палку. Попробуй не понеси… не похлопай во время… Враз в яму улетишь, и пикнуть не успеешь! — кивнул он под стенку, куда опять кого-то волокли.

— Так в чём дело? — удивился я — Парочку ребят поотчаяннее, пулемётик надёжный… — зашептал я, не спуская глаз с увлечённых разговором Породистого и Однорогого.

— И что делать? Делать-то что? — быстро склонившись ко мне, азартно зашептал Худой.

— Да и покончили бы с тираном! — удивлённо оглянулся я на Худого, дивясь его непонятливости. Породистый в это время махнул мне рукой, приглашая за собой, потом повернулся и, не говоря ни слова, затопил со всего размаха Однорогому в рыло кулаком, но то, влетев под какой-то станок, продолжал угодливо улыбаться и кланяться.

— Пошли, братан! — повлёк меня вдоль конвейера Породистый. При нашем приближении работа на конвейере прекращалась, и все работающие радостными и угодливыми воплями стремились перещеголять друг друга в изъявлении своей преданности. Породистый чванливо надувался, изредка помахивал рукой, пробираясь среди куч хлама, загромоздившего всё свободное место между конвейерами, в которых были небрежно свалены различные детали, металлическая стружка, грязные клочья неясного происхождения.

По мере нашего продвижения к Породистому, как мухи на мёд, слетались различного рода начальствующие, раболепно улыбаясь, бочком нерешительно приближались. В такие минуты, казалось, весь конвейер застывал в злобном предвкушении, со злорадством наблюдая, как Породистый свирепо скрежетал зубами, не вслушиваясь в жалкий лепет оправданий, хватал начальников за острые ушки, за рога, за лохматые загривки… И, как у марионеток, нелепо начинали мотаться их конечности, выписывая самые замысловатые траектории в вихре его гнева. Участок конвейера, перед которым разыгрывалось это представление, задыхался от радостного смеха, оттуда доносились одобрительные вопли и советы Породистому, как покрепче увалить того или иного ненавистного начальничка.

Стиль его общения с руководящими кадрами разнообразием не отличался и проходил, по-видимому, по раз и навсегда освящённому обычаю, — завершаясь