Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

её глаз. Трудно передать это словами, как и любую эмоцию, но верил я её безоглядно, вероятно, и обстановка окружающая её здесь повлияла, чистота эта в сравнении с ржаво-серым болотом. Да и то, что вырвала она меня у смерти в последний миг…

— Спасибо, бабуся. — поблагодарил я, отодвигая порожнюю миску и сгребая со скатерти крошки хлеба в ладонь.

— На здоровье, на здоровье… — не торопливо убрала она посуду, куда-то в глубину печи и подсела к столу:

— Так что делать собираешься дальше, Иван?

Удивлённый, я взглянул на неё: — Меня Женей зовут, бабуся.

Она небрежно махнула рукой: — Звиняй, коли не так назвала. Путает бабка старая всех уже давно, все вы для неё на одно лицо.

Я равнодушно пожал плечами, вопрос её в данный момент был для меня слишком сложным, голова гудела от усталости и сытости, и уже не была способна вместить ни какой связной мысли:

— Выбраться отсюда… — выдал я заветное, тяжело вздохнув.

Она не спускала с меня внимательного взгляда: — А друга свово, начальника, что ж?

— Да где ж его мне найти? Может вы подскажите? — но сказать, что идея поиска Анатолия Ивановича меня вдохновила? Пока всякая моя попытка ему помочь приводила меня к смерти, и Русалка, и Породистый… Встретить ещё кого-то мне уже не хотелось, устал очень. Досадливо поморщившись, она подвинулась ближе:

— Ох, Иван, Иван. Ну и наделал ты делов, а теперь помощи просишь.

На вновь проскочившего Ивана я решил не обращать внимания — вспоминает какого-то старого знакомого, да и пускай, если её это приятно. А вот вопрос о помощи:

— Так чего же я наделал? И кто вы такая? — не удержался у от глупого вопроса, уже угадывая ответ.

— Дураком ты Иван был, дураком и остался. Не хочешь совсем думать. Ужель ещё не признал?

Эге, — подумал я — Да вот она с кем меня путает — с Иванушкой-дурачком. Так судя по фольклору, не таким уж дурачком он оказался, кое-чего добился… И пол царства, по-моему, и царевну…

— Баба-яга я. Узнал не бойсь?

Я невольно замешкался, не с руки было мне как-то, после всего, что сделала она для меня обращаться к ней с этим, ставшим бранной кличкой, именем.

— Узнать-то я вас узнал, да уж больно вы необычная какая-то… Не сколько не соответствуете фольклору… — я смущённо замялся, а она с насмешкой смотрела на меня:

— Как это не соответствую? Этого не понимаю, веду себя так, как привыкла всю жизнь вести.

Почесав за ухом, я хитро улыбнулся: — А как же фольклор? Попытка погубить главного положительного героя Ивана со стороны общепринятого отрицательного героя… А?

Старушка смущённо рассмеялась, по-старушечьи прикрывая подбородок уголком светлого передника: — Ох, уж Иван! Ох, трепач окаянный! Да если бы не моя ему помощь, тут бы ему и гаплык… А ну, вспомни, свой хволклёр, — Вспомни, кто ему клубочки волшебные давал, кто в секреты врагов посвящал? — она пренебрежительно махнула рукой и вздохнула: — И чем он на всё это ответил? Ох, трепло, так трепло… Дурак — одно слово! — подвела итог, затягивая сильнее узел платка, и, поднявшись, направилась к печи: — Давай-ка чай с пирогами пить. — предложила уже совсем другим, домашним тоном: — А меня Амвросиевной называй. Батюшку моего так величали. — Вздохнув, перекрестилась она в угол, впрочем, ни каких икон там не было, висел, как и вдоль остальных стен, маленький очень аккуратный снопик какой-то травы, увязанный в лучших традициях икебаны, наполняя горницу тончайшим букетом ароматов.

Слова её о трепаче Иване заставили меня задуматься, вспоминая все известные сказки, — действительно, во многих из них именно Баба-Яга давала Ивану много советов, определяя все его дальнейшие действия, были правда и другие варианты, в которых образ этот был уже совершенно отрицательным… Но… Задумчиво смотрел я на Амвросиевну, прихлёбывая ароматный чай из глиняной расписной кружки, — странный противоречивый персонаж… Почему оказалась она так оболгана? Что оскорбило людей в её действиях? А если вспомнить родство славянских языков с санскритом? Со столь почитаемой йогой? Яга — йога… Странное созвучие в языках столь совпадающих…

Пироги были начинены неизвестными мне ягодами, и вкусны неописуемо — пышные, свежие, да и чай… Честно говоря, до сих пор чай для меня был — лишь бы сладкий кипяток подкрасить… А здесь у Амвросиевны — я впервые ощутил и оценил аромат и бодрящие свойства этого напитка. Усталость явно отступила, и её туман, в моей голове, несколько рассеялся, и я смог уже заинтересоваться некоторыми обстоятельствами:

— Так что же, Амвросиевна, оболгал вас Иван?

— Да не виноват он, не понял он меня, не смог понять, раз запретила ему что-то делать, значить враг я ему. — пренебрежительно махнула рукой, отпила глоток из чашки, глянула она на меня:

— Не бойсь и ты такое ж скажешь вскоре.

Странное что-то скрывалось за её словами непонятное… И не в словах её было дело, странное тревожное чувство зарождала эта беседа во мне, барахтался я в её деталях, выясняя образ Бабы-Яги, её взаимоотношения с Иваном, а дело было в другом. Что-то другое происходило, как будто получал я, подобно сказочному тому Ивану, какую-то важную информацию от Бабы-Яги, ещё не понимая этого, — какой-то совет, который определит все дальнейшие мои мысли, мои желания и действия, независимо от моего отношения ко всему этому. Она воздействовала на нечто глубинное, что определяет сами мысли и желания, что порождает эмоции, и ощущения… Усталость не позволяла мне немедленно разобраться во всех нюансах происходящего, и только неясным ощущением открытия вызревало всё это время в глубинах сознания.

— А я то причём? — изумился я её словам.

— А то, как же — не причём? Понадобилась бы моя помощь, коли б не причём? — вздохнула она: — Вот так и Ивана выручила, а что в благодарность..? Да Бог с ним… — досадливо поморщилась: — Да разве ж благодарность мне нужна? Сложнее всё. — смотрела она на меня требовательно: — Надеюсь, одумаетесь, дурни-строеросовые. А вам всё одно — из одной смерти вырву, тут же в другую лезете…

Я покровительственно улыбнулся:

— Что поделаешь, бабуся, — «тяжёлое дело растить сыновей!». Жизнь — борьба, и участие в ней обязательно, а победа — барышня капризная… — ухмыльнулся я, откидываясь к стенке.

Собирая со стола, с таким сожалением посмотрела она на меня, что слетела с меня эта не к месту одетая бравада, и заёрзал в смущении я на скамье.

— Глянь-ко на себя — из-за грязи не видно… Задумался бы чего так? А то — борьба… С кем борешься, посмотри, —