Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

дошло до взаимных толчков и обвинений, после чего в воздухе повис густой мат и звон полновесных ударов, чередующихся с кряхтением…

Повернувшись, я рассматривал перемазанных в грязи драчунов, увешанные с ног до головы самым разнообразным оружием от мечей и кинжалов до пистолетов и гранат. Всё это смертоносное снаряжение чрезвычайно мешало им, сковывая каждое их движение. Но, независимо от этого, грязь месили они отчаянно, то один, то другой из них оказывался сверху, и тогда, гремя всей амуницией, бешено вращая выпученными от напряжения и злобы глазами, со всего размаха лупил своего партнёра в рожу, и только грязь при этом, глухо чавкая, разлеталась фонтанами далеко в стороны.

Подойдя ближе, я устроился на корточки, у стоящих в грязи двух новеньких универсальных пулемётов, решив дождаться, чем это выяснение отношений закончится, абсолютно, их почему-то не опасаясь.

Вскоре они, совершенно обессилев от барахтанья в грязи, расползлись, вяло, переругиваясь и шумно переводя дыхание, уселись, каждый у своего пулемёта. На меня они уже не обращали ни какого внимания. Только сейчас я увидал, что имею дело со свинорылыми чертями с остренькими небольшими рожками чуть повыше ушей. В какой-то мере я уже был подготовлен к этой встрече, поэтому не удивился и воспринял это как должное.

— Ребята, — решился я их побеспокоить, рискуя спровоцировать новую драку: — А начальство ваше где?

— Пошёл ты…! — довольно вяло ругнулся в ответ тот, что был ко мне поближе, и в матерный выражениях указал мне точный адрес, озабоченно ощупывая собственный подбородок и заплывший огромным багровым кровоподтёком глаз. Второй тоже выглядел не самым лучшим образом. Судя по обилию синяков на их рожах, выяснение отношений у них закончилось боевой ничьей, и теперь их больше всего беспокоила проблема взаимного примирения. Как я понял в результате этого договорняка, они приняли решения, что для их спокойствия, по чисто бюрократическим причинам, лучше будет, замять эту встречу со мной. Договорились они в процессе драки: видеть они меня не видели и знать не знают. И я пошёл дальше, решив их не отвлекать.

Всё дальше и дальше вела меня свежая дорожка гусеничного следа. Обходя вздыбленную боевую технику, проламывалась она сквозь кустарник, выворачивая его с корнем, и троща древние колоды в щепу.

И вдруг слуха моего, нарушая тишину, коснулись звуки духовой музыки. Ревел оркестр невдалеке каким-то знакомым бравурным маршем. След танка вёл меня на встречу этому маршу, и, нерешительно потоптавшись, я, сплюнув в досаде, решительно продолжил свой путь по следу гусеничной дорожки. С каждым моим шагом музыка крепла и когда, казалось уже там, за ближайшим кустом, увижу я сам оркестр, музыка внезапно на полу ноте оборвалась, и я услыхал хорошо поставленный рокочущий бас:

— И сейчас, на это великое наше торжество, пришёл к нам наш далёкий гость и в тоже время наш ближайший друг — Женя! Я рад приветствовать тебя, Евгений! Мы все ждём тебя! Проходи, проходи, пожалуйста!

Несказанно удивлённый я застыл, не решаясь выйти из-за кустов, не веря, что обращаются ко мне. Но за кустами гремели аплодисменты, бодрый бас продолжал:

— Мы знаем, как устал ты на долгом пути к нам! Сколько предательства и вероломства пришлось преодолеть тебе! Сколько испытаний выпало на твою долю! Но ты у друзей, и кто, как не они утешат боль твоих утрат?

Робко выглянув из-за толстенной колоды, я сразу же спрятался, потрясённый открывшейся картиной. На большой поляне, тесно обступив стоящий посредине огромный пятнистый танк, стояла толпа чертей, и все они, как один, повернувшись ко мне, аплодировали, скалясь в приветливых ухмылках.

Тут же бросились, наиболее бойкие из них, ко мне за колоду, и, не успев опомниться, оказался я влекомым сквозь толпу чертей худых и пузатых, лысых и лохматых, сплошь увешанных самым разнообразным оружием, в котором смешалось всё, и скифские акинаки, и винтовки с лазерными прицелами. Образовав перед моими носильщиками коридор до самого танка, аплодировали, скалясь в угодливо-завистливых улыбках. А на башне танка стоял, барственно снисходительно улыбаясь, поблёскивая маслянисто бегающими глазками, огромный прямо таки породистый чёрт.

— Прошу сюда, Евгений! — приглашая к себе широким жестом, пробасил он: — Всего только несколько слов, мы знаем, как ты устал, но ты мужественен и преодолеешь трудности и собственную усталость!

Меня легко подхватили, по пути в этом, в буквальном смысле чёртовом коридоре, и не успел я перевести дыхания от ощущения полёта, как оказался на башне танка, рядом с Породистым, которому достигал макушкой только до плеча, будучи и сам не малого роста, я подивился его громадности. Он же, полон дружественного участия ко мне, возложил свою тяжёлую руку мне на плечи и прижал к своему горячему потному боку, и я почувствовал себя игрушкой в руках великана.

— Скажи нам, Женя! Скажи нам друг! В столь радостную для нас минуту встречи!

Он неожиданно и незаметно для остальных, но пребольно, щёлкнул меня по затылку, породив рой искр в моих глазах, и шепнул зло сквозь зубы, сверкнув на мгновенье ожигающим злобой взглядом, продолжая всё так же широко и дружелюбно улыбаться толпе:

— Говори, болван, говори!

Мекнув от неожиданного удара, я, подчиняясь его напору, неуверенно начал:

— Товарищи… — «Да какие они мене товарищи? — Ведь это же черти!» — промелькнуло у меня в голове, но меня уже понесло, и я тоненьким противно-угодливым голосом отрывисто выкрикивал, не веря самому себе: — В эту торжественную для всех нас минуту, я рад приветствовать вас от лица и по поручению… — тут во мне что-то заело, — по чьему поручению, от чьего лица? Чертей приветствовать мне ни кто не поручал, и не уполномочивал, это я знал точно. Но Породистый видно был тонким психологом и его, незаметный остальным, точёк был именно той величины, что бы вытолкнуть из меня:

— … нашего Агентства — с ужасом услыхал я собственный лающий голос: — На этой замечательной поляне, среди цветущего этого болота…

Последние мои слова были покрыты рёвом толпы и бурными аплодисментами. Толпа начала выражать свой восторг с первых слов моей невольной импровизации, к концу же которой, этот восторг перешёл всяческие границы. Оркестранты духового оркестра, стоящие под самым танком, каждый сам по себе, надрывались, извлекая из своих изрядно помятых и грязных жестяных инструментов самые громкие звуки, и, казалось, глаза их, от чрезмерного усердия, повылазят из орбит, впрочем, и все остальные не отставали в изъявлении своего восторга.

— Мерзавец… Каков мерзавец… — любовно ворковал, промокая увлажнившиеся от умиления глаза, огромным грязным кулаком, Породистый: — Каково по нервам садит… Аж слезу прошиб… Чувствует породу… Уважает…

Он обстоятельно и