Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

исполинские корни их часто приходилось обходить. Казалось, какие-то великаны в упоении своего безумства скрутили газопровод в чудовищные узлы, разметав его среди леса.

Не меньше стопятидесяти метров, — задрав голову, до хруста шейных позвонков, пытался я рассмотреть вершины деревьев.

— Не меньше восьми метров в диаметре. — озабоченный до предела, похлопал по покрытому струпьями растрескавшейся коры стволу Анатолий Иванович. Ничтожным муравьём выглядел он у подножья гиганта, среди переплетения корней.

Мрачным выглядел этот странный лес, в котором, наверное, и тысячелетние секвойи выглядели бы молодой порослью. Огромные деревья стояли, растопырив жадно свои голые чёрные ветви без единого листочка в абсолютной тишине. Не из доброй сказки был этот сказочный лес, черный и бездушный. Мёртвый…

Как два маленьких жучка, затерялись мы с Анатолием Ивановичем среди переплетения корней.

— Вы понимаете, что-нибудь, Анатолий Иванович? — шёпотом задал я вопрос, испугано оглядываясь по сторонам.

— Что тут можно понять? — поёжился он: — Того и гляди, избушку на курьих ножках встретим. Дай бог выбраться от сюда.

— А может, вернёмся? — нерешительно предложил я, вспомнив Ерёменко, как, не мудрствуя лукаво, вернулся он по своему следу, в сходной ситуации.

— Разве что для эксперимента. — задумавшись, потёр подбородок Анатолий Иванович. Мы вернулись назад, но ни чего не изменилось. Как бы ни пытались мы петлять, угрюмо стояли вокруг исполины-деревья, вцепившись намертво своими могучими корнями в вязкую землю. Валялся среди уродливо изломанных корней и местный хворост, величиной с добрый столетний дуб… С опаской покосился я вверх, упадёт такая «хворостина» метров, да хотя бы с пятидесяти, мы и сообразить не успеем, что с нами сталось… Теперь я начал понимать смысл пушечной канонады, время от времени нарушающий мёртвую тишину, царящую вокруг. Наш поход всё больше начал напоминать мне прогулку по минному полю.

Стараясь не думать об этом, шли мы, обходя корни, не встречая ни чего живого. И только когда зачавкала под ногами липкая серая грязь, обратили внимание, что уже меньше корней преграждает барьером нам дорогу. Мы вышли к болоту.

— Тьфу! Чёрт! — выругался, останавливаясь, Анатолий Иванович: — Ни как болото начинается? — он повернулся ко мне: — Что там он говорил, на счёт болота?

— Плохо говорил. — выдавил я из себя. Не к месту Анатолий Иванович черта помянул, меня аж затошнило от страха. Ой, не к месту…

Опасливо озираясь, начали мы свой путь по чавкающей жадно серой грязи, погружая по щиколотку в маслянисто блестящую глубь её голубые сапожки-луноходы.

Рваные комья густого тумана, подобно вате, клочьями цеплялись за густые голые плети ветвей кустарника, и висели редкими слоями над болотом в полной неподвижности.

Мы шли не торопливо, особенно не избирая направления. Спутниковая система топопривязки, взятая Анатолием Ивановичем в этот поход, уже давно не действовала, выдавая сигнал отсутствия связи, а стрелка компаса лениво ворочалась в любом направлении, ни где не задерживаясь. Поэтому не мы избирали направление, а оно избирало нас, что называется — шли, куда глаза глядят. По времени так же трудно было сказать, сколько времени мы идём, почему-то наши часы вдруг начали показывать разное время, сначала я подумал, что мои ушли часа на четыре вперёд, но дата, которая высветилась на календаре была на две недели позже того дня, когда мы вышли в этот поход. На небе кроме белёсых пятен тумана не было ни чего, так что и по солнцу сориентироваться не удавалось.

И вдруг, сквозь чавканье грязи под сапогами, донеслись до нас странные всхлипы. Анатолий Иванович остановился, подняв руку, настороженно прислушался. В наступившей тишине я отчётливо разобрал доносящееся из-за кустов чьё-то бормотание и как будто плач. Недоумённо пожав плечами, Анатолий Иванович направился в сторону невнятного этого плача.

За кустом у небольшой лужицы, которых вокруг было в изобилии, сидел на корточках забавный гномик и старательно хлюпал грязь себе на поросшую клочьями коротких ярко рыжих волос голову. И тщательно втирая грязь себе в волосы, плача, ныл жалобно:

— Что за жизнь? Рыжий! Рыжий! А что Мюнец виноват, что уродился рыжим..? — он глянул в лужу и, оставшись недовольный своим видом, шлёпнул себе на голову ещё ком серой жижи, зачерпнув его прямо из лужи, и продолжая прилежно втирать её, приговаривал: — И норовят обидеть, норовят обмануть рыжего! И учат все, учат. — он жалобно, совсем по детски, всхлипнул: — Ну чему учить-то, и так всё знаю… И куда идут дурак эти, и куда придут… И чего с ними случится… — произносил он скороговоркой, не оборачиваясь к нам, без всякого перерыва.

— Ой не могу! Ой не выдержу! Ой! Ой… й… й!

От пронзительного его визга ватой заложило мне уши. Очевидно, это и был Мюнец-рыжий, встречей с которым угрожал нам Леший. Но на меня особого впечатления Мюнец не произвёл. Росточком с пяти, семилетнего малыша. Что он мог нам сделать?

— Извините, — обратился, поморщившись, к нему вежливо Анатолий Иванович: — Может мы вам помочь сможем чем-то?

— Ой..? — внезапно замолк Мюнец, обернув к нам свою шкодливую рожу в потёках серой грязи: — Ой! Мне, помочь? — икнул он, удивлённо вытаращив глаза. Я не успевал следить за быстро изменяющимся выражением его рожи, назвать лицом её было невозможно, но при всех своих эволюциях она сохраняло предельно шкодливое выражение. Мюнец, на мгновенье, примолкнув, спросил с хитрецой, чуть склонив голову набок, быстро, быстро произнося слова и заглатывая окончания: — А взаправду помочь хотите? Верно, да? Верно? Меня ведь только обманывают, все помощь предлагают, а как до дела, сразу Рыжий мерзавец! И такого наговорят малышу рыженькому! Так напугать норовят! А то и ударят маленького! Да я удаленький, хоть и маленький! — залился он счастливым смехом:- Я весёленький, я и быстренький, кого хочь обгоню, от кого хочь убегу! Вот какой я маленький, рыжий да удаленький! — захихикал он в кулачёк.

— Анатолий Иванович откашлялся в замешательстве и с сомнением сказал, скорее даже выдавил из себя: — Если это в наших силах, то мы постараемся…

Облик Мюнеца-рыжего не давал оснований ни для каких сомнений, — в каждом его движении сквозил подвох, что-то было не так с этим маленьким да удаленьким, и замешательство Анатолия Ивановича выдавало его беспокойство и опасение. И шкодливая эта рожа, и предупреждение Лешего… Опасность приобретала всё более чёткие очертания.

После слов Анатолия Ивановича Мюнец-рыжий вскочил. Более чудовищного существа я не смог бы и представить — маленькое тельце ребёнка на длиннющих, почти двухметровых ногах, с, по крайней мере, восьмью коленными суставами, сгибающимися в самых произвольных направлениях, в каждой ноге. Тело его на столь гибких опорах ни на мгновенье не оставалось