Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

Мелькнула тут было у меня мысль — мол нельзя мене за границу… Да как обняла она меня за шею, да как ощутил я на щеке нежную прохладу её губ…

Обернулся я тут резвым жеребцом, а может сивым мерином? Или форменным ослом? Уж больно длинные уши были у заскользившего подо мной по лужам отражения.

— Вот Русалка стерва. — думал я по философски спокойно, мчась тяжёлым галопом по болоту, среди кустарников и в эффектных, хоть и несколько неуклюже-тяжеловатых прыжках перелетая через возникающие препятствия: — И в кого же это она меня превратила? Впрочем, такова уж участь всех мужиков. А моя, и не такого превращения стоит…

Краем глаза, скосившись, я посмотрел на её, оседлавшую меня, припавшую всем телом ко мне… Кровь вскипела во мне от этой картины, от ощущения тепла её на спине, на шее моей, взбрыкнул я тут от избытка переполняющих чувств, наддавая хода…

Наяривала она меня, смеясь, пятками своими в бока. И долго скакал уже я по болоту, разбрызгивая тяжелеющими копытами, грязь далеко в стороны, уже пеной покрылись мои бока, и судорогой сводило дыхание, а она продолжала без устали гнать и гнать меня дальше, заливаясь счастливым смехом.

— Ох, не могу, родная! — взмолился я, падая на колени: — Смилуйся!

— А ты моги! Моги! — раскапризничалась она, тарабаня по шее моей крохотными своими кулачками: — Я ещё хочу! Я хочу ещё..! Мало мне! Мало! Хочу! Хочу! — истерично рыдала она, откинувшись на спину:- Ох, несчастная я, разнесчастная! И не любит меня ни кто и не голубит!

Напрягая последние силы, попытался я встать. Она, насторожившись, затихла, наблюдая за моей попыткой, но ноги мои ватно подогнулись, и я окончательно рухнул, уткнувшись мордой в вонючую болотную жижу, утратив даже возможность дышать… Сил не стало совершенно.

А она, убедившись в бесплодности моих попыток, забилась в истерике:

— Ой, бедная я! Ох, несчастная! Ох, зачем меня мать родила!?

Но меня уже последний её вопрос, не интересовал, было, мне уже всё равно. Издыхал я уже… Загнала меня треклятая…

И тут, уже совсем отдавая концы, услыхал я команду бесстрастно-презрительную:

— Встать! — сухой презрительный тон приказа возбудил во мне непонятный протест, и почувствовал я, как вместе с протестом зарождается во мне и сила, совсем ещё ничтожная, но уже достаточная, что бы почувствовать удушье. Напрягая силы, я вырвал лицо из липкой грязи, и застонал, стоя на коленях, упираясь головой и локтями в вязкую жижу. Покачиваясь от слабости, я попытался встать, но сразу же рухнул, мне с трудом удалось сесть, опираясь на ладони. И сразу же я увидел её, сидела она на ближайшей ветви, скрестив ноги свои дивные, божественная, в сё такая же прекрасная, как в момент первой встречи, что-то, озабочено рассматривая с помощью зеркальца у себя на шее.

— Божественная… — прохрипел я, закашлявшись и утробно отхаркнув грязью, почти теряя сознание от потребовавшегося для этого усилия. Она мельком скользнула по мне безразличным взглядом, и вновь всмотрелась в зеркальце. Я с трудом встал и, хватаясь за предательски подгибающиеся ветви кустарника, спотыкаясь на каждом шагу, поплёлся к ней, такой невероятно чистой в окружающей грязи, и, протягивая к ней руки, сипел:

— Божественная… Прыгай… Я понесу тебя… Куда прикажешь ты…

Она долгим презрительным взглядом окинула меня и послала длинный плевок сквозь зубы мне под ноги, сказав что-то невнятно.

— Что ты говоришь, божественная? — с надрывом просипел я, ещё не веря происходящему.

— Что бы ты, козёл, убирался отсюда! Понял?! — откинув волосы за спину бесстыдно начала рассматривать свою грудь, пытаясь заглянуть сбоку. Скользнув по мне случайным взглядом, добавила:

— Ну, чего ждешь? Сейчас спущусь и морду набью! Дохлятина… — упёрла она в меня угрожающий взгляд: — Я больше повторять не буду. Пошёл отсюда.

И я пошёл, насилу волоча натруженные негнущиеся от усталости ноги. Не в силах понять её настроения, резкой её перемены, шатаясь, хватаясь за ветви, брёл я в грязи, вымазанный по самые уши липкой этой болотной «благодатью».

Брёл я всё дальше, ошарашенный угрозами своей любимой, её внезапной холодностью и непостижимым презрением, брёл, в общем-то, в поисках большой берцовой кости Анатолия Ивановича, но не о ней думал я. Вновь и вновь возвращался в мыслях своих к недолгому своему счастью в образе толи осла, толи мерина сивого.

— Чудная моя, — лепетали, невольно, мот пересохшие губы: — Да зачем жизнь мне без тебя. Да чего мне ждать после от жизни? Да что в ней может быть после такой любви?

Я остановился, погружаясь в радужный свет воспоминаний, о нежной упругости её коленок, сжимающий мой круп, попку её округло-выпуклую на своей спине.

— Не жить мне без неё! Не жить! — невольный стон сорвался с моих губ, и повернулся я назад: — Где ты, любовь воя! Отзовись! Я на всё согласен ради тебя!

Взор мой беспомощно метался среди трухлявых колод, отыскивая дорогой образ, а губы мои орали любовный призыв.

А какие слова шептала она мне на ухо, когда брал я препятствие на полном скаку… Эх!

Весь в серой липкой грязи, спотыкаясь на каждом шагу и падая, насилу шёл я в поисках утраченной любви, сам больше похожий на ком грязи. Но что мне было до этого, когда любовь потеряна…

И вдруг я почувствовал, что не могу идти дальше, что-то держит меня.

— Да остановись ты. Оглох что ли? Уже минут десять гонюсь за тобой!

С удивлением я рассматривал большой ком грязи, копошащийся у меня под ногами и отзывающийся ко мне чьим-то удивительно знакомым голосом, прилип он к моей ноге, не отпускал её, дёргал, и, после очередного его рывка, я, испытывая даже какое-то облегчение, бессильно плюхнулся в грязь:

— Да что с тобой, Женя? Ты догнал этого прохвоста, Мюнеца?

Ба! Да это же Анатолий Иванович. — догадался я — Начальник мой дорогой. — и такая тоска меня охватила, что заплакал я навзрыд, обняв его за голову, поливая её своими горючими слезами:

— Ах, Анатолий Иванович, Анатолий Иванович! — стонал я сквозь слёзы, всхлипывая: — Что мне Мюнец, что мне ваша кость, хоть большая, хоть малая! Тут жизнь моя оборвалась! — рыдал я, сидя в грязи и прижимая голову притихшего начальника к своей груди.

— Если бы вы её видели… Какая нежная..! Это мечта..! Большая мечта…! — захлёбываясь слезами, хрипел я: — И жизнь должна окончиться сразу после такой любви.

И вдруг с необычайной лёгкостью пришло решение, рывком я выпрямился, забыв об усталости, оглядываясь по сторонам в поисках подходящей ветки, а руки уже привычно расстёгивали