На острове - Карен Дженнингс

Самуэль увидел литорали, водоросли, крошечные завитки ракушек. И еще кое-что. Он приложил к глазам ладонь и сказал себе, что это, конечно, тюлень, хотя понял достаточно ясно, что это человеческое тело.

У него мелькнула мысль вернуться в коттедж и позвать человека, чтобы тот помог ему забрать тело. Почему бы нет? Ведь он был молод и силен. Самуэль оглянулся на коттедж, находившийся на приличном расстоянии, и увидел, что входная дверь открыта. Он задумался: сам ли забыл закрыть ее или это сделал человек? Может, он встал с дивана и вышел? Может, он искал Самуэля? Ему снова вспомнился палец, прочертивший в темноте по горлу.

Внизу была бухта, незаметная и труднодоступная, к которой вел крутой каменистый спуск. Человек, не знавший о ее существовании, никогда бы не нашел ее. Самуэль мог бы там спрятаться.

Тело женщины лежало на спине, платье задралось выше пояса. Под платьем ничего не было, и Самуэль опустил его. Глаза женщины были открыты, а горло перерезано. Разрез, ровный и глубокий, наводил на мысли о мясной лавке. Всю ночь и утро Самуэлю не давал покоя зловещий палец, а теперь вот это.

Он склонился над женщиной и осмотрел ее лицо, короткие волосы, чуть оттопыренные уши. Он отметил, что скулы у нее как у того человека, и такая же узкая челюсть. Значит, они оба с того судна, которое показал ему Уинстон на телефоне? По всей вероятности. Но зачем тонущий человек стал бы убивать ее? Возможно, это он и пытался объяснить Самуэлю ночью, когда пришел к нему. То была не угроза, а признание – он убил эту женщину и скрылся. Он не беженец, а беглый преступник. Неудивительно, что он не хотел возвращаться на материк.

Что он сделает, если узнает, что Самуэль нашел тело? Ведь он убийца. И Самуэль ему помеха. Он поставил ему подножку и начал хозяйничать в коттедже. Если он узнает насчет тела, от него можно ждать чего угодно. Но, чтобы избавиться от тела, требовалось время, которого не было у Самуэля. Тем более если человек уже встал и ходил по острову, ища его.

За восточным берегом тянулся ряд низких деревьев, росших на тенистом склоне мыса. Под обрывом стояла старая каменная хижина, практически скрытая от глаз. Туда не вела никакая тропа, и ничто не намекало на ее существование. Самуэль никогда бы не узнал о ней, если бы ему не показал ее прежний смотритель. Они стояли на этом самом месте, и Жозеф ему сказал:

«Там должны быть руины, знаешь. Я много лет к ним не ходил. Может, они совсем уже развалились».

«Что за руины?»

«Какой-то бункер, вероятно оставшийся с войны».

«Какой войны?»

«Ну, знаешь, колонисты вели всякие войны за землю и рабов. Из тех времен».

Самуэль тогда спустился по склону, продираясь сквозь заросли, и вышел к хижине. Стены частично обрушились, половина крыши провалилась. Внутри валялись сгнившие деревянные ящики, пустые бутылки, ржавые консервные банки. На стенах виднелись слова и рисунки, нацарапанные углем.

Позже, когда остров стал его, он вырвал кусты и сорняки вокруг хижины, убрал мусор, сложил рассыпавшиеся камни, вымел птичье дерьмо, перья и брошенные гнезда. В грязи на полу нашлось несколько пустых винтовочных гильз, неизвестная монета и черепаший панцирь. За все годы, проведенные на острове, Самуэль не встретил ни одной черепахи. Возможно, их всех съели контрабандисты и моряки, а может, эту черепаху привез с собой какой-нибудь работорговец, плававший когда-то в этих водах, и оставил жить на острове, в одиночестве.

Женщина была худой. Ниже и легче своего предшественника. Самуэль взял ее за лодыжки и потащил по влажному песку. Платье снова задралось, и он старался не смотреть на нее. До заросшего склона он дотащил ее без проблем. Но дальше стало сложнее. Приходилось раздвигать задом высокие острые стебли, пока тело тряслось по неровной земле, цепляя кусты промежностью.

Самуэль уже много лет не спускался к хижине, и она успела зарасти, а перед входом торчал колючий куст. Самуэль оставил женщину и снова опустил ей платье. Задев ее большим пальцем, он тихонько извинился. С крыши хижины смотрела коричневая птичка, но улетела, когда Самуэль нагнулся и взялся за ствол куста, отчего зашуршали ветки с жестко-серыми листьями. На каменном полу почва была неглубокой, так что корни разрастались вширь. Вырвать их не составило труда.

Самуэль прислонил куст к стене снаружи и вошел в хижину. Там, где скопилось достаточно песка или выветрился цемент, росли кустики. Они были меньше того, что перед входом, из-за недостатка света. В остальном все было так, как Самуэль помнил. Кучи камней, провалившаяся крыша, панцирь черепахи. Он валялся на полу, перевернутым. Самуэль взял его. Не хватало нескольких граней, внутри была грязь. Самуэль подул на панцирь, обтер рукавом и положил на одну из куч камней.

Он вернулся к женщине и затащил ее в ту часть хижины, где сохранились стены и крыша. Он привел ее в порядок и закрыл ей глаза неуклюжими пальцами. У него мелькнула мысль прочитать молитву, хотя он никогда не молился за тех, кого хоронил раньше.

Ему пока не хотелось уходить, и он неуверенно присел рядом с женщиной, жалея, что у него нет носового платка или чего-то еще, чтобы обернуть вокруг горла. Он подумал, что надо будет завалить ее камнями. И снова вспомнил похороны Большого Ро, всю эту вонь. Два убийства. Два убитых человека, и обоих хоронил Самуэль. Он оказался неважным могильщиком, но что он мог поделать? Он почувствовал, как в груди поднимается ответ. Ох уж эти воспоминания – столько лет они преследовали и угнетали его. А теперь к ним добавилось слово, одно слово, пришедшее ему на ум; оно шевелилось у него внутри, сидело на языке и ждало, пока он его произнесет. Он повернулся к женщине, наклонился и сказал:

– Насилие.

ПОСЛЕ УБИЙСТВА БОЛЬШОГО РО их группа стала активней участвовать в делах Народной партии. Если раньше они были на подхвате, в качестве массовки, то теперь рвались на первый план. Посещали регулярные собрания, передавали друг другу потертые книги в мягких обложках, излагавшие теории о том, как переделать мир и добиться лучшей жизни. Они декламировали цитаты, спорили из-за слов и фраз. И выступали на митингах.

«Насилие! – сказал Село. – Вот наш ответ. Когда мы, весь народ, решимся на насилие, когда объясним другим его пользу, вот тогда мы начнем побеждать. И больше нас никто к ногтю не прижмет. Никто не будет нас угнетать».

Мирия согласилась и заговорила, размахивая