На острове - Карен Дженнингс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но во время марша они казались себе неуязвимыми. Они не знали, как скромны были их силы. Дойдя до статуи, они выплеснули на нее всю свою ярость. Самуэль лупил ее битой, и другие от него не отставали. Когда у Мирии сломалась ручка метлы, она стала тыкать острым концом ворот статуи, вопя: «На, на, на!» Вскоре Самуэль разбил биту в щепки и, отбросив ее, полез на гладкое лицо Диктатора, хватаясь за губы и подбородок с ямочкой. Встав на верхнюю губу, он стал дубасить мраморную голову, уверенный, что вот-вот сбросит ее с пьедестала.
Несколько человек уже стояли на плоской фуражке, один взгромоздился на козырек. Другие висели на ушах Диктатора, а одна девушка рядом с Самуэлем колотила мраморную ноздрю. Все больше людей осаждали голову. А стоявшие поодаль забрасывали статую чем попало, не боясь поранить кого-то. Они швыряли бутылки, ботинки, гаечные ключи, фрукты, мусор и камни. Наконец один из смельчаков, стоявших на фуражке, упал на плотную толпу и барахтался в людской массе, пока на него не обратили внимание. Но статуя не дрогнула.
Затем подоспели солдаты, и люди стали разбегаться. Раздались выстрелы. Солдаты били людей дубинками и ногами. Люди падали и кричали, заливая кровью мостовую. Это казалось невозможным Самуэлю, ведь статуя еще была на месте. Они еще не выполнили то, зачем пришли. Самуэль к тому времени успел найти топор и рубил мраморное плечо. А солдаты наступали, окружая протестующих. Самуэль видел, как они брали людей в кольцо, наводили винтовки и стреляли. Но он решил, что не сдастся так легко. Он им покажет.
«Мне неведом страх! – прокричал он и бросился со статуи на спину солдату. – Земля моя!»
Солдат упал под ним, и они покатились, сцепившись друг с другом. Но Самуэль оказался сильнее, он сел солдату на грудь и прижал ему руки ногами. Он схватил его за горло и стал душить, глядя, как на губах у него пузырится слюна, как опухает и краснеет лицо. Самуэль представил, что это тот самый солдат, который унизил его. Он сжимал и сжимал ему горло, чувствуя, как жизнь покидает его, и видел в его лице всех мужчин и женщин, когда-либо унижавших его, насмехавшихся над ним. У него потемнело в глазах, а легкие горели от напряжения. Солдат умрет. Он убьет его. Где-то рядом – или ему померещилось? – он услышал крик: «Насилие и кровь!» Он сжал солдата коленями и держал, пока его губы не начали багроветь, а в уголках рта собираться пена.
Самуэль ослабил хватку. Он не мог этого вынести – этого искаженного лица, – не мог видеть его перед собой; невыносимо было чувствовать его шею у себя в руках и его пальцы, впивавшиеся ему в ноги, видеть пену на его искривленных губах. Самуэль отпустил его и сидел, глядя, как солдат моргает, ловя ртом воздух. Он не убил его.
САМУЭЛЬ СПУСТИЛСЯ К СЕВЕРНОМУ КРАЮ МЫСА. Он пошел в обход, чтобы человек не увидел его, не догадался, где он был и что делал. Он подошел к ветхому причалу. К одной из деревянных стоек прилепился пластиковый пакет. Обычно Самуэль подходил к краю с палкой и снимал пакет, но сейчас просто смотрел на него, мокро висевшего там, где ему не место. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как он был здесь в последний раз. Столетие, за которое он постарел втрое, вчетверо. Теперь он был старше, намного старше; не было на свете старика старее его. Все тело у него болело, кости ныли. Любая мысль, кроме как о доме и постели, ранила его. Разум его померк, все сделалось неосязаемым, словно сон. На острове не было никакого человека. Никого, кроме его самого. Он один.
И все же он понимал, что это неправда. Он вновь обратился мыслями к человеку, заставил себя сосредоточиться на нем. На угрозе, исходившей от него. Сумеет ли он спасаться от смерти две недели, продержится ли до прибытия судна снабжения, чтобы скатиться кубарем на причал, попроситься на борт, убедить их запустить мотор и отчалить как можно скорей? Оставив остров, маяк, коттедж, изгородь и огород в распоряжении этого человека. Сорняки разрастутся. Опутают постройки, огород, всю землю. Изгородь развалится под натиском волн, точащих остров, и камни вернутся в море, словно их и не было.
Он не мог допустить такого. Он не отдаст эту землю; не оставит ее; ни в коем случае. Эта земля всегда была его.
Он вернулся к коттеджу; входная дверь по-прежнему была открыта. Ветер крепчал. Пригибал траву к земле. В гостиной шелестели страницами журналы, лежавшие на кофейном столике и книжной полке. Самуэль понял, что нужно вернуться в огород, проверить растения. Сорвать что можно, пока ветер не прибил все к земле, где плоды будут мокнуть и портиться.
Ему вдруг захотелось чаю. Сладкого, чтобы восстановить иссякшие силы. Подкрепиться чаем с ломтем хлеба, а потом – в огород. Так он и сделает. Но затем он услышал с кухни воду, лившуюся так свободно, словно бак с дождевой водой был бездонным. Самуэль остановился на пороге кухни и увидел, что стол завален свежевымытыми овощами. У раковины стоял человек и мыл еще. Вся стойка, стол и цементно-серый пол были залиты водой.
– Ты что делаешь? – сказал Самуэль.
Человек взглянул на него с улыбкой и взмахнул левой рукой, плеснув на пол еще воды.
Самуэль подошел и закрыл кран. Затем взял невзрачное коричневое полотенце и стал вытирать стойку. Человек заговорил громким голосом. Он указал на овощи на столе, потом на себя. Самуэль цокнул языком. Зачем же столько овощей? Он подумал, что часть можно было оставить на день-другой, забыв о надвигавшейся буре. Человек продолжал говорить, а Самуэль опустился на колени, чтобы вытереть воду с пола. Человек взял кастрюлю с буфета и так спокойно, словно был здесь хозяином, выдвинул ящик для столовых приборов и взял нож. Недавний страх оставил Самуэля. У него в уме всплыло слово, которое он произнес в каменной хижине: «Насилие». Он распрямился и выхватил у человека нож со словами:
– Дай сюда! Это
