Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Битва, выигранная принцем Евгением в Венгрии, принадлежит к числу тех, которым император должен был особенно радоваться, а он говорил о ней как о победе обыкновенной. Она имела огромные последствия. Макдональд, к стыду многих маршалов, которые имели жезлы, украшенные пчелами неизвестно за что, Макдональд, еще не бывший в числе великих офицеров Империи, занял там, наконец, место свое в награду за подвиги, свершенные им во время этого похода. Этим заплатили справедливый долг.

Ваграмская битва облекла в траур тогда бльшую часть Европы. Признаюсь, я гордилась этою победою, кроме разве того, что Жюно не участвовал в ней. Массена, принц Евгений, Мармон, Удино, Даву — вот были избранные. Эта битва есть, может быть, самая драматичная из всех: там стреляли из пушек, как обыкновенно стреляют из ружей. Артиллерия, изрыгающая смерть в тысяче мест, была одним из самых удивительных зрелищ для тех, кого смерть приглашает на свои пиршества. Огромная долина, еще за два дня до того покрытая богатыми полями, прекрасными лугами, цветущими деревнями, к вечеру 6 июля представляло собой только поле смерти. Между грудами разбросанных трупов в крови по сжатой соломе ползали тяжело раненные. Истребление было так ужасно, что еще 10-го числа, то есть через четыре дня после битвы, подбирали среди хлебного поля обезображенных, изуродованных людей, раздавленных лошадьми кавалерии отступавшей и кавалерии преследовавшей!

Между тем как с таким ожесточением сражались у Венгрии, Жюно стал против Кильмайера, а король Вестфальский должен был привести к нему войска. Не знаю, что такое случилось с королем, но он не пришел вовремя и, кажется, даже не пришел вовсе. Жюно не хотел сообщать об этом императору; но император узнал о поступке Жерома и ужасно рассердился на него. Боже мой, как император должен был страдать иногда!.. Почти тотчас после этого Жюно был назначен военным правителем Саксонии. Незадолго перед тем он управлял княжеством Байройт, имея в то же время под своим началом войска короля Баварского. Все эти короли походили тогда на наших феодальных владетелей в Средние века, в том числе в своих сношениях с посланниками императора. Вот для доказательства одно из писем короля Саксонского, адресованного Жюно.

«Дрезден, 19 августа 1809 года.

Мой кузен!

Я с величайшим удовольствием узнал из письма вашего ко мне от 17-го числа сего месяца, что Его Императорское и Королевское Величество вверил вам военное начальство в Саксонии. Мне будет чрезвычайно приятно увидеть вас здесь и возобновить знакомство с генералом вашего достоинства. Будьте уверены, что известность ваша, предшествующая вашему появлению, уже приобрела вам все мое уважение, и я буду очень счастлив доказать вам это тем доверием, с каким буду встречать все, что вы пожелаете сделать для пользы службы и общего дела, которому помогать решился я всеми зависящими от меня средствами.

Фридрих Август».

А вот цитата из другого письма: «…вы хорошо знаете мое безграничное доверие императору, моему августейшему союзнику, и готовность мою сообразовываться с его намерениями. Поэтому будьте уверены, что я употреблю все возможные усилия к исполнению ваших требований. Я уже отдал нужные приказания комиссии, которой поручено наблюдать за дорогами, дабы она скорее исправила дороги от Хофа до Райхенбаха. Принимаю необходимые меры и касательно других предметов, о которых вы упоминаете в своем письме…»

Не явно ли, насколько они боялись не угодить?..

В этом походе 1809 года произошел случай, довольно любопытный в отношении одного из действующих лиц моего рассказа.

Известно, что при образовании Империи Мармон не получил никаких постов. Это чрезвычайно печалило Жюно. Он говорил об этом с Бертье, Дюроком и нашел их обоих весьма дурно расположенными к своему другу, бывшему также и их другом. Император демонстрировал свое мнение молчанием, и для Бертье было этого вполне довольно; Дюрок обижался на несколько высокомерное обращение Мармона, который, никогда не переставая быть человеком прекрасным, благородным, великодушным, имел слабость принимать гордый, тщеславный вид, что создавало ему много врагов. Глупо было сердиться на это, и я очень часто говорила оскорблявшимся, что они гораздо смешнее Мармона. Но, как бы то ни было, он имел врагов, и несправедливо, говорю это громко, не боясь обвинения в пристрастии к нему, которого и не думаю скрывать.

Он оставался ничем и при короновании. Урок горький, и воспоминание о нем длилось, может быть, не один день: оскорбление изглаживается нескоро. После, когда Евгения наименовали вице-королем Итальянским, Мармон был все-таки принят в сословие императорского дворянства, но жезл, увенчанный пчелами, получил только во время похода в 1809 году. Он очень надеялся на это, но почти в самую минуту исполнения своего желания почел было все потерянным. Вот подробности, которые слышала я от очевидца.

Вечером после битвы Мармон, довольный, что в тот день он успел вовремя исполнить какой-то маневр, явился к императору принять заслуженную похвалу, как он думал. Император взглянул на него, нахмурив брови, и сказал, медленно проходя мимо:

— Вы маневрировали, как устрица.

Слово было жестоким, тем более что все, кто мог судить о Мармоне в тот день, видели, с каким вдохновением он действовал. Он в отчаянии возвратился на свою квартиру.

— Друг мой! — сказал он одному из своих дивизионных генералов, которого любил больше всех других и редкие достоинства которого заставили Наполеона сказать «это маршал в зародыше». — Друг мой, я погиб! Я в немилости! Боже мой, какая неблагодарность, после того я приложил нечеловеческие усилия, чтобы услужить ему и привести войска, решившие дело в нашу пользу. Но после таких слов я могу ожидать только изгнания или немилости.

И он, человек внешне такой холодный и спокойный, расхаживал с ужасной горячностью, потому что в эту минуту оплакивал не потерю благосклонности, а мнимую неблагодарность человека, которого, так же как Жюно, любил с большой нежностью.

Генерал К. не знал, что отвечать ему; он был в смущении от слов Наполеона, ведь Мармон поступил в самом деле превосходно.

— Что же делать? — сказал он своему шефу. — Император уклоняется от своего обещания. Он дал большие основания вашим расчетам на маршальский жезл, но он уверен в ваших неизменных чувствах. Вы и подождите.

Мармон задрожал. Генерал К. раскрыл тайну, которую сам боялся обнажить. Измена человека любимого гораздо горестнее обыкновенных измен на пути жизни. Не надеяться больше на Наполеона?! Не видеть в нем прежнего генерала Бонапарта?!

В эту самую минуту за герцогом Рагузским явился от князя Невшательского офицер. Герцог взглянул на генерала К., который грустно усмехнулся, потому что любил Мармона и, после всего сказанного им, почитал немилость к нему неизбежной.

— Ступайте, — сказал он ему. — Будьте мужественны. Вам не за что упрекать себя, а чистая совесть — могучий помощник!

Герцог Рагузский вышел, ноги едва его слушались. Генерал К. хотел дождаться его, чувствуя, что в такую минуту обязан утешить своего генерала как друг. Он ждал его недолго. Через полчаса Мармон возвратился. При входе своем в комнату он показался генералу К. сумасшедшим. Лицо его, обыкновенно мрачное и строгое, светилось от счастья. Он держал бумагу, подняв ее кверху, и мог лишь с трудом проговорить задыхающимся голосом:

— Друг мой! Друг мой! Я маршал!

В самом деле это был приказ о пожаловании его.

Это событие, как и всё, что непосредственно относится к императору, есть объяснение и ключ ко многим загадкам его судьбы.

Глава XLVI. Развод

Я часто получала известия из Испании. Кроме сношений, какие были у меня с друзьями, находившимися там в это время, я поддерживала довольно деятельную переписку с некоторыми другими особами, и они не оставляли меня без известий. Я знала, что Испания не спокойна и не будет спокойна долго, но эта страна оставалась последним якорем Англии хоть на время, ибо положение Англии делалось ужасным! Тогда-то лорд Кастлок, военный министр, и произнес в парламенте примечательные слова: «Мы не должны терять из виду, что государство наше в большой опасности и надобно сделать все, чтобы устранить ее. Важнее всего организовать регулярное войско; а пока оно не составит двести тысяч человек, Англия не будет в безопасности».