Век Людовика XIV. История европейской цивилизации во времена Паскаля, Мольера, Кромвеля, Мильтона, Петра Великого, Ньютона и Спинозы: 1648—1715 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

"я считаю демократию самой естественной из всех форм правления и наиболее созвучной свободе личности. В ней никто не передает свое естественное право настолько абсолютно, что не имеет больше права голоса в делах; он лишь передает его в руки большинства". 174 Спиноза предлагал предоставлять избирательное право всем мужчинам, кроме несовершеннолетних, преступников и рабов. Женщин он исключал, так как считал, что они по своей природе и своим бременам менее пригодны для рассуждений и управления, чем мужчины. 175 Он считал, что правящие чиновники будут поощряться к хорошему поведению и мирной политике, если "ополчение будет состоять только из граждан, и никто из них не будет освобожден от службы; ведь вооруженный человек более независим, чем безоружный". 176 Забота о бедных, по его мнению, была обязанностью всего общества. 177 И должен быть только единый налог:

Поля и вся земля, а также дома, если ими можно управлять, должны быть общественной собственностью, то есть собственностью того, кто владеет правом содружества; и пусть он сдает их в аренду гражданам за ежегодную ренту. . . . За этим исключением пусть все они будут свободны и освобождены от всякого рода налогов в мирное время". 178

И вот, когда он приступил к самой ценной части своего трактата, смерть вырвала перо из его рук.

IX. ЦЕПЬ ВЛИЯНИЯ

В великой цепи идей, которая связывает историю философии в одно благородное нащупывание озадаченной человеческой мысли, мы видим, как система Спинозы формируется через двадцать веков после него и участвует в формировании современного мира. Во-первых, конечно, он был евреем. И хотя он был отлучен от церкви, он не мог избавиться от этого интенсивного наследия, не мог забыть годы изучения Ветхого Завета, Талмуда и еврейских философов. Вспомните ереси, которые должны были поразить его внимание в Ибн Эзре, Маймониде, Хасдае Крескасе, Леви бен Герсоне и Уриэле Акосте. Его обучение Талмуду, должно быть, помогло отточить тот логический смысл, который сделал Этику классическим храмом разума. "Некоторые начинают" свою философию "с сотворенных вещей, - говорил он, - а некоторые - с человеческого разума. Я же начинаю от Бога". 179 Таков был еврейский путь.

От философов, которыми он традиционно восхищался, он взял немногое - хотя в его различении между миром преходящих вещей и божественным миром вечных законов мы можем найти другую форму платоновского разделения между индивидуальными сущностями и их архетипами в разуме Бога. Анализ добродетелей Спинозы восходит к "Никомаховой этике" Аристотеля. 180 Но "авторитет Платона, Аристотеля и Сократа, - говорил он другу, - не имеет для меня большого веса". 181 Подобно Бэкону и Гоббсу, он предпочитал Демокрита, Эпикура и Лукреция. Его этический идеал может перекликаться со стоиками; мы слышим в нем некоторые тона Марка Аврелия; но он полностью соответствовал Эпикуру.

Он был обязан схоластическим философам больше, чем сам осознавал, поскольку они пришли к нему через Декарта. Они тоже, как и Фома Аквинский в великой "Сумме", попытались дать геометрическое изложение философии. Они дали ему такие термины, как substantia, natura naturans, attributum, essentia, summum bonum и многие другие. Их отождествление существования и сущности в Боге стало его отождествлением существования и сущности в субстанции. Он распространил на человека их слияние интеллекта и воли в Боге.

Возможно (как считал Бейль), Спиноза читал Бруно. Он принял различие Джордано между natura naturans и naturanatur ata; возможно, он взял термин и идею из conato de conservarsi Бруно; 182 Возможно, он нашел у итальянца единство тела и разума, материи и духа, мира и Бога, а также концепцию высшего знания как того, которое видит все вещи в Боге - хотя немецкие мистики, должно быть, распространили это мнение даже в торговом Амстердаме.

В первую очередь Декарт вдохновлял его философскими идеалами и отталкивал теологическими банальностями. Его вдохновляло стремление Декарта сделать философию похожей на Евклида по форме и ясности. Вероятно, он последовал за Декартом в составлении правил, которыми он руководствовался в своей жизни и работе. Он слишком легко принял идею Декарта о том, что идея должна быть истинной, если она "ясна и отчетлива". Он принял и универсализировал картезианский взгляд на мир как на механизм причин и следствий, простирающийся от некоего первобытного вихря вплоть до шишковидной железы. Он признал свой долг перед анализом страстей Декарта. 183

Левиафан" Гоббса в латинском переводе, очевидно, вызвал большой отклик в мыслях Спинозы. Здесь концепция механизма была отработана без жалости и страха. Разум, который у Декарта был отличен от тела и наделен свободой и бессмертием, у Гоббса и Спинозы стал подчиненным универсальному закону и способным лишь на безличное бессмертие или вообще на его отсутствие. Спиноза нашел в "Левиафане" приемлемый анализ ощущений, восприятия, памяти и идей, а также несентиментальный анализ человеческой природы. От общей отправной точки "состояния природы" и "общественного договора" оба мыслителя пришли к противоположным выводам: Гоббс из своих роялистских кругов - к монархии, Спиноза из своего голландского патриотизма - к демократии. Возможно, именно через Гоббса мягкий еврей был приведен к Макиавелли; он называет его "этим самым острым флорентийцем" и еще раз "этим самым гениальным... предвидящий человек". 184 Но он избежал путаницы между правом и силой, признав, что это простительно только для индивидов в "естественном состоянии" и для государств до создания эффективного международного права.

Все эти влияния были закалены и вылеплены Спинозой в структуру мысли, внушающую благоговение своей очевидной логикой, гармонией и единством. В храме были трещины, на которые указывали друзья и враги: Ольденбург умело критиковал начальные аксиомы и предложения "Этики", 185 а Убервег подверг их по-немецки скрупулезному анализу. 186 Логика была блестящей, но опасно дедуктивной; хотя она и основывалась на личном опыте, это был артистизм мышления, опирающийся скорее на внутреннюю последовательность, чем на объективные факты. Доверие Спинозы к своим рассуждениям (хотя какой еще ориентир он мог иметь?) было его единственной нескромностью. Он выражал уверенность в том, что человек может понять Бога, или сущностную реальность и универсальный закон; он неоднократно заявлял о своей убежденности в том, что доказал свои доктрины вне всяких сомнений и неясностей; и иногда он говорил с уверенностью, неподобающей брызгам пены, анализирующим море. Что, если вся логика - это интеллектуальное удобство, эвристический инструмент ищущего ума, а не структура мира? Так неизбежная логика детерминизма сводит сознание (по признанию Хаксли) к эпифеномену - явно лишнему придатку психофизических процессов, которые по механике причин и следствий протекали бы и без него; и все же ничто не кажется более реальным, ничто более впечатляющим, чем