Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

видел, слушал и не слышал, и, если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в «чёрный туман» угодил.

И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл мимо дома Андрея. И своего. И то соображал, то снова проваливался в «чёрный туман»…

…– Эй, парень.

Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.

– Подойди, парень. Дело есть.

– У меня нет с вами дел, сэр, – отвечает он, подходя.

– Зайди, – перед ним распахивают калитку.

Как во сне, нет, как снова в «чёрном тумане», как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.

– Подожди здесь.

Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.

– Вот, держи.

Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.

– Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?

И он твёрдо отвечает:

– Брат.

– Ну вот, – кивает старик. – Бери. Инструмент свой – великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.

– Спасибо, сэр, – машинально отвечает он.

И уходит…

…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.

И ещё было…

…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.

– Постойте.

Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?

– Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.

О чём это она? Гатрингс, парк?

– Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.

Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.

– Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…

Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?

– … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…

Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:

– Спасибо, мэм.

Она что-то отвечает, и он уходит…

…Эркин тронул карман куртки. Да, конверт там. Письмо. Зачем оно ему? Он же неграмотный. Но… но, если это правда, и Женя жива… Нет, нельзя, если обман – он не выдержит. А ему нужно найти Алису.

– Мороз! Кто тут Мороз?

Эркин вздрогнул и вскочил на ноги.

– Ты Мороз?

Перед ним стоял русский в форме с красной повязкой на рукаве.

– В первый кабинет.

– Иду.

Эркин подхватил ящик и пошёл через двор к уже знакомой двери.

Лейтенант встретил его такой радостной улыбкой, что у Эркина замерло сердце.

– Ну, Мороз, тебе везёт. На встречном запросе оказался. Живы твои и тебя ищут. Сейчас они в региональном фильтрационном. Держи направление и бегом в гараж. Сейчас как раз машина попутная есть. Я позвоню, чтобы тебя поближе подбросили. Счастливо тебе, беги.

– Сп-пасибо, – у него вдруг стал заплетаться язык.

– Давай, Мороз, во двор и налево, там гараж. Беги. Направление не потеряй, без него тебя в лагерь не пустят.

Непослушными руками Эркин запрятал листок в нагрудный карман. А как он ушёл из кабинета и добрался до гаража, он потом не мог вспомнить. Как в отключке был. Двигался, говорил, а ничего не понимал.

Очнулся только в кузове, когда уже и Джексонвилл остался позади. И тогда стал устраиваться. Переложил письмо из кармана куртки во внутренний – Женя пришила ему для бумажника – чтобы не намокло, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и поднял воротник у куртки. Дождь сыпал, не переставая. Эркин сидел у кабины и бездумно следил, как убегает назад тёмно-серая блестящая от воды дорога. Вот и всё. Лейтенант сказал: «Твои». Алиса, девчонки… неужели… Женя… нет, если правда, если выжила… Сам «трамвай» он видел несколько раз, в первый – ещё в питомнике, мальчишкой. А вот выживших после такого… Пупсик ведь девчонка что надо была, всё при ней, смотреть приятно, а когда отвязали после всего… не узнал даже. Как подменили. А ведь на глазах привязывали. И недели не прошло, её в Овраг свалили, а Уголёк на следующую ночь сам себя кончил, повесился вроде. А Пупсик не в себе стала и тоже… Нет, лишь бы Женя, если она жива, он всё сделает, лишь бы жила. Лишь бы…

Машину так тряхнуло, что у него лязгнули зубы. Эркин протёр ладонью лицо и привстал, оглядываясь. Но смотри – не смотри, он не знает, куда его везут, совсем он ничего не знает. Всю жизнь в Алабаме прожил, а может, и в Луизиану его возили, он-то этого совсем не знает, Паласы всюду были, и все одинаковые. И зимой бродил, не глядя, не думая. Джексонвилл и Бифпит, ну, и Гатрингс – вот и всё, что знает.

Грузовик остановился, и Эркин перевесился через борт к кабине.

– Приехали?

– Держи карман шире, – огрызнулся шофёр. – Промоина впереди, гатить надо.

Эркин понял немного, вернее, ничего не понял, особенно про карман, но, когда шофёр вылез из кабины с маленькой лопаткой, всё сообразил.

Вторая лопатка нашлась в кузове, а «гатить» оказалось не очень сложным делом: резать и ломать ветви и закидывать ими промоину. Ехавший в кабине офицер присоединился к ним. Гатили, мостили, толкали… Когда перебрались, шофёр посмотрел на Эркина и хмыкнул:

– А ты, я смотрю, ничего, рукастый. Не пропадёшь. Своих догоняешь?

Эркин кивнул, залезая в кузов. Да, он догоняет своих. Точно сказано. Ну, надо же, как дождь зарядил. Хуже, чем тогда в Мышеловке. Тогда три дня лило, а сейчас… шофёр ругался, что дороги с войны не чинили, поплывут. А чем это для него обернётся? Неизвестно. Лейтенант сказал, что его подбросят поближе. Это на сколько поближе, интересно?

Эркин старался думать о чём угодно, кроме Жени. Об этом думать нельзя. Слишком страшно. Всегда спал в дороге, а сейчас не может. Бурая в желтизну равнина, кривые, корявые деревья. И неумолчный шум то ли дождя, то ли… птицы какие-то, то будто небо кричит.

Эркин распахнул куртку и потёр