Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Практически здоров. Одевайся.
Эркин одевался, а она заполняла на него карту. Услышав его полное имя, подняла на него глаза.
– По-русски понимаешь?
– Да, – перешёл он на русский. – И понимаю, и говорю, – и не удержался: – А… вы русская? – вовремя вспомнив, что ему говорил Андрей о вежливом обращении.
– Отец русский, – улыбнулась она. – Всё, иди.
– Спасибо.
– На здоровье. До свидания.
Эркин вернулся в первую комнату, подошёл к офицеру. Тот ему указал на стол Маши. Какое-то время его гоняли от стола к столу, выдавая ему бумажки. Талоны в столовую на неделю. Розовые на завтрак, жёлтые на обед, голубые на ужин. Всех по семь. Два белых талона на сигареты, пачка на талон. Два зелёных в баню, дополнительно за свои деньги. Картонная бирка-номерок на койку в мужском бараке. Он что, должен отдельно жить? Ему не разрешат со своими? Забито в семейном, придётся потерпеть. Ничего, днём всё равно вместе будете, твои в женском бараке. Выход свободный, вот, держи пропуск, но только с восьми до восьми, понял? Спиртного не приносить и не распивать. За пьянку, драку, не говоря о прочем, вылетишь из лагеря в две минуты, понял? И визы тогда не увидишь, понял?
Эркин кивал, со всем соглашаясь, конечно, он всё понимает, но… но…
– Всё понял?
– Да, – он рассовал талоны по карманам. – А… а женский барак где?
– Второй справа, – ответила Маша.
Эркин поблагодарил её и посмотрел на офицера. Ну, теперь-то всё? Он может уже войти?
– Вон туда.
– Спасибо, – Эркин подхватил ящик и шагнул к заветной двери.
– Так черномазых с краснорожими пускаете, – буркнул по-английски парень у стены.
И осёкся. Эркин, уже взявшись за ручку двери, быстро обернулся, внимательно оглядел его и вышел.
– Да, тебя, похоже, пускать не стоит, – улыбнулся офицер. – Для твоей же безопасности.
Эркин, стоя на крыльце, жадно оглядывал лагерь. Длинные приземистые бараки. Похожи на рабские, но с окошками. Там дальше, вроде как котельная, а рядом… душевая, здесь называют баней, да чего он, как дурак, ему же сказали, второй барак справа, это вон тот…
– Новенький, что ли?
Эркин посмотрел на небритого жилистого мужчину в засаленном пиджаке и кивнул.
– Русский, значит, знаешь, – ухмыльнулся тот.
– Да, знаю. А… что?
– А ничего. Откуда будешь?
– Из Джексонвилла.
Эркин спустился с крыльца и на всякий случай переложил ящик в левую руку. Но мужчина был, похоже, настроен мирно и выспрашивал из простого любопытства.
– Один? Отстал от своих?
– Да, – миролюбиво ответил Эркин. Ему здесь жить и заводиться не стоит. – Они в женском бараке, мне сказали.
– Чего-то я там индеек не видел, – мужчина, сомневаясь, покачал головой.
К ним подошли ещё трое мужчин, все в синих куртках угнанных.
– А ты что, в бабском царстве всех знаешь?
– Вроде тебя там как третьего дня выкинули, так теперь и вовсе не пускают.
– Кто у тебя там, парень?
– Жена и дочь, – твёрдо ответил Эркин.
– А чего ж отстал?
– Или бросил да передумал?
– В тюрьме сидел, – ответил Эркин.
Они переглянулись.
– Это за что?
– Сказали: самооборона.
– На Хэллоуин, что ли?
Эркин кивнул, жадно глядя на второй справа барак. Там открылась дверь, и на крыльцо вышла рыжеволосая девушка в брюках и накинутой на плечи серо-зелёной куртке. Даша, Маша? Видимо, у него изменилось лицо, потому что мужчины расступились перед ним. Ему что-то говорили, даже кричали вслед, он не слышал и не понимал.
– Где?! – выдохнул он в лицо всплеснувшей руками девушке.
– Господи, Эркин! Вернулся! Здесь, здесь мы все, идём скорей! Даша я, Даша, господи…
Его обнимали, вели по узкому коридору с множеством дверей, то распахивающихся, то захлопывающихся перед его носом. Гомон, крики…
…Алиса, с утра не гулявшая из-за дождя, сидела на кровати и хмуро слушала шум в коридоре. Конечно, она виновата, выскочила утром в коридор босиком и в одной рубашке, но это же когда было, а мама всё ещё сердится. И даже ушла в прачечную с тётей Машей без неё, а ей велела сидеть в кровати и не выходить. И теперь там что-то такое шумное и интересное, а она не знает. Ну не обидно? Она чуть-чуть покапризничала, а тётя Даша тоже рассердилась и сказала: «Ну и сиди одна», – и ушла, а теперь… Алиса шмыгнула носом от жалости к себе и приготовилась плакать.
Шум всё приближался, распахнулась дверь…
Восторженный визг Алисы перекрыл гомон не хуже сирены воздушной тревоги.
– Э-э-э-эри-и-и-ик!
Эркин поставил, почти уронил на пол свой ящик, шагнул вперёд, и Алиса прямо с кровати кинулась ему на шею. Он обхватил, прижал её к себе. Чьи-то руки снимали с него шапку, расстёгивали, стаскивали куртку. И голоса…
– Ну, надо же…
– Ну, на счастье им…
– Ты смотри, как вышло…
– А девчонка-то не его вроде…
– Да нет, смотри, как повисла…
– Женька-то где?
– Побежали за ней.
– Стирает…
– Ты смотри, редко когда мужик к дитю так…
– Да уж…
– Ну, дай им, господи…
Эркин прижимал к себе Алису, уткнувшись лицом в её шейку, и… и вдруг… вдруг на его плечи и голову легли руки, и он не увидел, не почувствовал, а… всем существом своим ощутил – Женя.
– А ну, пошли все отсюдова, – скомандовал кто-то.
И снова загудели, стихая, голоса.
– Верно…
– Не цирк, смотреть нечего…
– Пошли, бабы…
Эркин не заметил, как они остались втроём, даже Даша с Машей вышли. Лицо Жени… её глаза… её руки… она плачет.
– Женя, – наконец смог он выговорить. – Женя, прости меня…
– За что? – всхлипнула Женя. – Эркин, родной ты мой, за что?
– Ну и чего плакать? – рассудительно заметила Алиса, вытирая ладошками мокрое лицо Эркина. – Он же вернулся. Мама, Эрик, вы чего?
– Ничего, – Женя ещё раз всхлипнула и улыбнулась.
Потом они сидели на кровати, Алиса у него на коленях, а Женя рядом, положив голову ему на плечо, и молчали, даже Алиса угомонилась. Наконец Женя вздохнула, как просыпаясь, вытерла лицо и встала.
– Алиса, отпусти Эркина.
– Не-а, – ответила Алиса, цепляясь за него, но уже не всерьёз, а балуясь.
И Женя попросту сняла её с его колен.
– Давай, одевайся. Тапочки твои где? Эркин, ты…
– Мне сказали… – он прокашлялся, – мне в мужской барак номерок дали.
– Да? – огорчилась Женя, но тут же стала его утешать. – Ну, ничего, в семейном битком, по две семьи в комнате, и это ж на ночь только, а так мы всё равно вместе.
Он кивал, неотрывно глядя на неё. Женя… Женя прежняя. Неужели чудо, и она выжила и… и
