Кровавый век - Мирослав Попович

Олесь Гончар

В 1965 г. появилось в «самиздате», а затем и печатно в зарубежном издательстве «Современность» письмо Ивана Дзюбы к первому секретарю ЦК Компартии Украины П. Е. Шелесту и председателю Совета Министров УССР В. В. Щербицкому с дополнением – объемистым трудом «Интернационализм или русификация?».

Это произведение пришло к читателю через год после начала послехрущевской реакции и имело чрезвычайный резонанс в украинском обществе и даже во всем мире. Книга-послание к руководству ЦК Компартии Украины была порождением надежд и иллюзий 1960-х гг. и переполнена ссылками на Ленина и партийные постановления времен «украинизации». Более поздняя история борьбы вокруг идеологии, сформулированной в книге, закончилась победой господствующего лагеря – врагов автора, и Дзюба якобы сдался. Но стоит напомнить, какое потрясающее впечатление произвела она на всех – тайных тогда – ее читателей. И дело было совсем не в малоизвестных цитатах из Ленина – большинство думающей публики тогда уже не рассчитывало на возрождение «настоящего ленинизма». Свежим дуновением исторического ветра было то переживание и осознание национального чувства, которым был наполнен отважный труд недавнего аспиранта академического Института литературы. Это было гуманистическим и демократическим вариантом национальных устремлений Украины XX века, неслыханным для тогдашнего общества. Впервые люди задумались над «культурой национальных чувств», лишенных любой ксенофобии, – эти мысли Ивана Дзюбы больше всего, по-видимому, врезались с тех пор в память.

Был, конечно, в книге и прямой политический контекст. После провала хрущевских экспериментов закончилась и «оттепель», и отныне можно было надеяться только на поддержку национал-реформаторства со стороны окрепшей местной верхушки. Определенные симпатии книга Дзюбы, обращенная непосредственно к украинской партийной среде, кое-где встречала.

Иван Дзюба

Дзюба потерпел поражение, в том числе личное. Он не мог пойти на отчаянное и абсолютное сопротивление власти так, как это сделали его радикальные друзья-диссиденты. И понял его лучше всех близкий ему по духу выдающийся украинский мыслитель из американской диаспоры Иван Лысяк-Рудницкий. Он показал, что поражение выступлений украинских диссидентов 1960–1970-х гг. – это не просто торжество властных репрессий, но и проявление глубокого духовного кризиса новой украинской политики. Она оказалась перед дилеммой: или возвращение к идеологии старого украинского национализма, или фундаменталистский национал-коммунизм. «Таким образом, два выдающихся украинских диссидента, Иван Дзюба и Валентин Мороз, каждый пройдя собственным трагическим путем, зашли в тупик. Их неудачу нельзя объяснить лишь личной моральной неустойчивостью – скорее она имеет симптоматическое значение. Дзюба и Мороз воплощали возрождение в украинском диссидентском движении двух могучих течений – национал-коммунизма и интегрального национализма, которые господствовали на украинской политической арене в межвоенный период. Падение Дзюбы и Мороза иллюстрирует банкротство этих двух течений в современной украинской политической мысли».[718]

Сравнивая украинское национальное самосознание 1960–1980-х гг. с российским, можем констатировать похожие явления: тяготение к этнографическим реалиям, этническим корням и древнейшим идеологемам вплоть до увлечения мистикой, поэтическая «народность» мировоззрения, национал-патриотическая направленность в политике, преобладание национальной солидарности над демократическим персонализмом («право нации») и тому подобное. Параллелизм феноменов удивителен постольку, поскольку речь идет и о доминирующей нации – русских, и о нации, которая заговорила о своем колониально притесняемом состоянии, – украинцах. Напрашивается вывод, что идеологическая общность таких разных по своему политическому статусу народов предопределена не столько усилением борьбы, которая поднимала их на высшие ступени духовного развития, сколько распадом старой истлевшей идеологии, образованием духовного вакуума, который заполнялся альтернативным мировоззрением с давними, глубоко традиционными и чрезвычайно живучими корнями.

Это несомненно имело место, и новые явления в духовной жизни наций СССР были также и симптомами распада и отмирания коммунистической идеологии.

Колоссальная разница между Москвой и Киевом заключалась в том, что в новом украинском национально-культурном движении представлены были наивысшие и наиболее европейские достижения, тогда как русское национал-патриотическое движение в культурном и интеллектуальном отношениях было консервативным, традиционным и в конечном итоге – неинтересным.

Трудно определить политическую ориентацию украинского культурного движения и связанного с ним диссидентства в его ранний период 1960–1970-х гг. Можно бы назвать его «новым правым» в стиле Генона, поскольку эта политика готова была принять даже социалистические формы собственности, а точнее, была безразличной к социально-экономическим программам, обнаруживая исключительную чувствительность к национальной сфере. Однако даже в ближайших к волюнтаризму проявлениях украинское национальное движение далеко от таких национал-патриотических платформ, как русский национал-большевизм в стиле «новых правых». В лице Валентина Мороза, не говоря уже о «двадцятипятниках» из ОУН, это национальное движение быстро деградирует к старому национализму. Тот «национальный коммунизм», который отстаивал Иван Дзюба, скорее должен был бы стать национальной платформой для какого-то типа «демократического социализма». Случилось так, что эта идеология не пустила политические корни. Однако вопрос о судьбе национал-коммунизма и о перспективах его эволюции к национальному «демократическому социализму» оставался открытым – впереди был длительный процесс эволюции коммунистической верхушки общества.

Как реагировала власть на появление нового украинского национального движения?

П. Е. Шелест

Шелест, по крайней мере, не обнаруживал агрессивности по отношению к национальному диссидентству, направив весь свой гнев против демократического «ревизионизма» чехословацкого типа. Он был одним из ястребов в 1968 г., и даже слово «модель» в Украине стало непристойным, поскольку о разных «моделях социализма» говорили в Праге. В сущности, Шелест шантажировал московское руководство опасностью Киевской весны по аналогии с Пражской, чтобы выторговать украинскому ЦК (и коммунистической Украине в целом!) дополнительные автономные права. Для философии рационализма наступили тяжелые дни, грозные постановления ЦК Компартии Украины направлены были против западнического «формализма» в культуре, то есть против культурно-политического европеизма. Позиция же ЦК относительно книги Дзюбы оставалась неопределенной. КГБ Украины проявлял, с точки зрения более поздних партийно-полицейских оценок, «беззубый либерализм». Шелест санкций на репрессии не давал.

Аресты в январе 1972 г. были следствием решения Политбюро ЦК КПСС от 30 декабря 1971 г. о ликвидации «самиздата», а в феврале 1977 г. Политбюро ЦК КПСС на предложение председателя КГБ Ю. Андропова и Генерального прокурора СССР Р. Руденко приняло решение об аресте руководителей Хельсинкских групп Юрия Орлова, Александра Гинзбурга, Николая Руденко и Томаса Венцлова. Однако Андропов не имел прямого отношения к «украинскому» конфликту. Инициатором политического наступления на Украину был Суслов. Именно он предложил поставить во главе идеологической работы в Украине В. Е. Маланчука, которого остро не любили все подряд руководители республики и который открыто и злобно проводил украинофобскую политику. Руководителя украинского КГБ Никитченко устранили за «либерализм», а заменил его генерал Федорчук, личная креатура Брежнева. Позже, в 1980 г., с переходом Андропова на должность второго секретаря ЦК, по настоянию Брежнева Федорчук сменил его в КГБ, хотя Андропов хотел видеть своим преемником Чебрикова (между прочим, из Днепропетровска).

Тихое удушение Шелеста (в 1972 г.) и Подгорного (в 1977 г.) было для Брежнева отчасти сведением личных счетов. Устранив обоих своих украинских «друзей», Брежнев, во-первых, ликвидировал правление в Украине харьковской группы, к которой оба принадлежали и которая имела определенные национальные сентименты. Харьковчан заменил Днепропетровск, Шелеста – земляк и любимый воспитанник Брежнева Щербицкий. Во-вторых, устранение Шелеста, а затем и Подгорного выглядело как поражение «украинской» партии. Брежнев пытался выглядеть в этой ситуации как «русский человек». Немедленно началось вытеснение украинского языка из употребления в украинском партийно-государственном аппарате, а следовательно, и во всей официальной общественной жизни Украины.