Кровавый век - Мирослав Попович

Как могло произойти, что такой стремительный прорыв состоялся на базе архаичных культурных традиций?

Япония всегда была страной с такой же четко выраженной потестарной доминантой в культуре, с подавляющим влиянием силовых структур на все другие, как и весь Дальний Восток. Правда, в отличие от китайской политической культуры, японская система не сохранила абсолютную власть императора. После аристократической эпохи Хэйан к власти пришли самураи (эпоха Токугава), и император стал чисто номинальным правителем страны. Существенные черты этой системы сохранились и после реформ Мэйдзи, и в XX веке – важнейшие решения принимались, правда, в присутствии императора совещанием высших правительственных чиновников, в первую очередь военных, но он при этом молчал, только освящая совещание своим присутствием. Сохранился традиционный институт императора (и даже тот же Хирохито на троне) и после принятия конституции в 1947 году.

В японской культурологии и литературе после войны находим яркие характеристики авторитарного стиля жизни и общения, присущего японцам. По-новому открылась Япония после войны и людям Запада.

Европейцы, которые посещали Японию, писали о контрасте между жесткостью и даже грубостью поведения японцев с незнакомыми в толпе, – например в метро, – и церемониальной сердечностью и солидарностью в кругу близких и знакомых. Эти черты повседневного быта отображают давние и глубокие реалии. Как писал Сёдзабуро Кимура[720] в эссе «“Люди зрения” и “люди голоса”», японцы всегда жили полностью разъединенными тесными группами, внутри которых господствовала полная взаимоподдержка. Японская культура, как говорилось, представляет тип, в котором явно доминировали потестарные, властные отношения. Группы, которые именовались словом бе («дети») и охватывали широкий круг сообществ от аристократов-«клиентов» до рабов и собственно детей, были упорядочены квазисемейными отношениями, которые определяли структуру общества в архаичной давности. Группирование общества в очень закрытые структуры, строго иерархически подчиненные, возможно, связано с военным прошлым – ведь японцы пришли на острова с континента, на островах они охотились на туземцев-айнов, пока не вытеснили их на север, на остров Хоккайдо. Если пользоваться классификациями Фромма, древние японцы принадлежат к этносам с некрофильскими культурами. Жестокость и агрессивность соседствовали с необычной для Европы формой индивидуализма: в Японии отдельный индивид, который сам принимает ответственные жизненные решения, – idiotes, о-собь, – является фигурой нетипичной, но всегда наличествующей в группе, будто деревенский юродивый; он является непременной принадлежностью японского общества, но всегда один. Он – «беглец», а все другие чрезвычайно некритичны относительно группы «своих».

Наивысшей нравственностью, собственно, образцом нравственности вообще, была нравственность военных, сформулированная в кодексе «Путь самурая». Идеал самурая – повиновение своему сеньору и абсолютная лояльность к нему, самоотречение, бесстрашие, стоицизм; все это изображено в эпосе XV ст. «Хикейки» в образе Фума Бэнкея, что появляется позже в театре Но. Богатея-купца презирали, и частые крестьянские бунты направлены были не столько против самураев-владык, сколько против богатеев, перекупщиков и тому подобных. Тема гордой бедности и идеал равенства были в Японии еще более распространены, чем в Китае.

В Японии правили не личности, а семейные кланы. Строго друг другу подчинены были и большие социальные группы: на первом месте по престижности были воины (самураи), на втором – крестьяне, далее шли городские сословия – ремесленники, и на последнем месте – купцы.

Город вообще – сравнительно недавнее явление: до 710 г., когда была построена столица – Нара, японский двор вообще кочевал в районе Асука. Нара стала первым городом в Японии. В 794 г. столица перенесена в Хэйан (в настоящее время Киото). Городская культура, когда она сложилась, противостояла традиционной, как низовая и комедийная. В XVII ст. в японской культуре появляется герой-мещанин тьонин, комедийный двойник утонченного принца Гэндзи, из хэйянского романа XI века. «Экономическое чудо» означало невероятную урбанизацию Японии. Более двух третей Японии покрыты лесами; более чем три четверти японцев живут в городах на побережье, причем большинство из них – в гигантских конурбациях-мегаполисах. Радикально изменились, конечно, не только городской быт, но и отношение к городу и горожанам. Но что-то существенное осталось.

Сельские общины были очень закрыты и контролируемы, но зато молодежные группировки, дебоширы и головорезы – явление для японского села привычное.

Молодежные антиструктуры имели перед сельской общиной то преимущество, что они легко объединялись в сверхтерриториальные группы, подчиняя себе соседние молодежные стаи и методами неограниченного насилия контролируя сельские общины. Жестокие восстания разгорались, как сухая трава.

Оэ Кэндзабуро в романе «Футбол 1860 года» проводит параллели между левым молодежным бунтом 1960-х гг., крестьянскими восстаниями на сто лет раньше и разными позициями японца в годы и после Второй мировой войны. Будучи под большим влиянием Достоевского, Оэ сквозь все эпохи проводит если не двойников, то братьев – почти близнецов.

Бытовая культура, культура коммуникации в очень модернистской нынешней Японии имеет столько особенностей, что в хороших учебниках японского языка для иностранцев (в первую очередь американцев и англичан) объясняются не только языковые явления, но и правила поведения.

В начале эпохи Мэйдзи – это братья-самураи, младший из которых ищет самоутверждения в организации крестьянского бунта. Невзирая на философские реминисценции. Оэ хорошо обосновывает социальными обстоятельствами особенности бунтов «младших» в Японии: в стране майората, где только старшие сыновья наследовали все, – младшим, в том числе самураям, нечего было терять. В войну 1941–1945 гг. младший брат добровольно пошел в военное училище, старший мобилизован после университета; оказывается, именно он легко воспринял возрождаемую садистскую солдатскую жестокость, а совестливый доброволец младший, убитый уже после демобилизации в столкновении с рабочими-корейцами, нарывался на смерть-искупление. Наконец, в послевоенной паре реалист-старший потерял смысл жизни и отказывается от идентичности со своими сельскими корнями, тогда как меньшим двигают те же насильственные инстинкты и тот же безграничный эгоизм, что и военными героями, но направлены они на создание левых и в то же время националистических неформальных групп. Перед нами, таким образом, – две Японии: Япония порядка и традиций – это она хранила преданность самурайскому кодексу чести, завоевывала Азию, возобновляя старинную свирепость к врагам и побежденным, а после войны потеряла духовные ориентиры; и Япония – антиструктурный двойник, которая всегда легко шла на произвол, разбой и бунты, рвалась в войну к патриотическим подвигам, но чувствовала упреки совести после поражения, а в новом послевоенном быту металась между правым и левым экстремизмом.

Основное правило японской социальной психологии – «необходимость постоянно считаться с невыраженными эмоциями других (особенно негативными) и предупреждать их».[721]

В Японии принято просить прощения не только тогда, когда ты в чем-то виноват, а в каждом случае, когда твои поступки имели какие-то чувствительные последствия. Если водитель автомобиля сбил пешехода по его собственной вине, и ни пострадавший, ни полиция не имеют никаких претензий, следует все же извиняться перед пострадавшим и даже навестить его в больнице. Манера европейца оправдываться и доказывать, что он не виноват, вызывает у японцев сильное недовольство. Соответственно, благодарят не за ответственное действие с хорошим намерением, а за красивые следствия действия. При этом японец, уходя из гостей, не благодарит, а извиняется за причиненные хлопоты. Все поведение строится так, чтобы предусмотреть и не допустить проявлений «плохих чувств» у других людей. Европеец склонен ставить себе в заслугу свои успехи и обвинять других в неудачах; японская культура имеет обратный стандарт. Способом выразить уважение к другому есть демонстративное осуждение себя и членов своей семьи. Соответственно не принято прямо говорить «нет» – это большая грубость; зато выражение сомнений или нерешительности фактически значит «нет». Если собрания на предприятии не поддерживают какое-то предложение, то никто не отрицает, но все или молчат, или ставят бессмысленные вопросы, которые, в сущности, не требуют ответа.

Японский автор Китаяма отмечает, что во всей поведенческой культуре японцев доминирует выражение необходимости приспосабливаться к другим, взаимозависимость с другими. «Вероятно… что наблюдаемая в японской культуре тенденция к самоунижению являет собою форму адаптации к культурной среде, в которой господствует концепция личности как одного из взаимозависимых ее членов»[722] (курсив мой. – М. П.).