Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

В понедельник утром Чиж выходит из комнаты, а папа уже ждет с портфелем в руке. Учебники Чиж спрятал под одеяло, вместо них в школьном рюкзаке у него сменная одежда, зубная щетка и все его сбережения. Вся мелочь, что он подбирал на тротуарах, все обеденные деньги, сэкономленные в дни, когда он не ходил в буфет, а сидел в школьном дворе и думал. Если верить расписаниям в библиотеке, как раз должно хватить на билет до Манхэттена. Нужный автобус отходит в десять, времени хоть отбавляй.

Лифт наконец починили, но вниз он едет медленно, со скрипом, весь ходуном так и ходит. В зеркальных стенах тянется вдаль бесконечный коридор с отражениями Чижа и папы.

Чиж ждет, когда лифт минует шестой этаж.

И объявляет: я забыл обед.

Ной, сколько раз тебе повторять!

Лифт, скрипнув, останавливается, за дверями – вестибюль общежития. В окна бьет солнечный свет, такой яркий, что Чиж чувствует себя букашкой, распластанной на стекле под микроскопом. Папа, конечно, по лицу поймет, что он соврал. Но папа лишь со вздохом смотрит на часы: в девять у нас совещание, некогда тебя дожидаться. Возвращайся наверх, возьми обед – и бегом в школу. Не задерживайся, понял?

Чиж, кивнув, снова вызывает лифт, а папа разворачивается к выходу. Но когда Чиж видит его спину – такую родную, в стареньком коричневом пальто, – у него перехватывает горло.

Папа, окликает Чиж; папа оборачивается и чуть слышно ахает, когда Чиж бросается к нему на шею.

Что это на тебя нашло? – удивляется он. Я думал, ты уже большой.

Но это он не всерьез – он крепко обнимает Чижа, а Чиж зарывается лицом в папино шерстяное пальто, пропыленное, уютное. Его вдруг тянет рассказать папе все, позвать его: поехали со мной, вместе ее найдем. Но папа его ни за что бы не отпустил и уж тем более не поехал бы с ним. Если уж ехать, то придется одному.

Пока, папа, говорит Чиж, и папа, махнув ему на прощанье, уходит.

Вернувшись на последний этаж, Чиж вбегает в квартиру, подлетает к окну. Юркнув за занавеску, смотрит вниз, на небольшой травянистый дворик. Вот он, папа, – темное пятнышко, уже у ворот.

Он столько раз смотрел, как папа пересекает двор – в метель, когда в школе занятия отменяли, а библиотека работала. Стоял у окна и ждал, когда внизу покажется папа, пройдет тропинкой через двор и исчезнет из виду. Зимой папины следы на снегу казались ему чудом. Ну и пусть вблизи это просто ямки с неровными краями, но отсюда, из окна десятого этажа, они кажутся изящными, опрятными. Прекрасными, устремленными к цели. Словно тонкая строчка на белоснежном покрывале; камушки вдоль дороги к дому, указатели пути. Все-таки утешение знать, что можно спуститься во двор, пройти по папиным следам и найти его, где бы он ни был.

Чиж смотрит на сиротливую фигуру в коричневом пальто: вот папа укутался поплотнее, защищаясь от студеного осеннего ветра, и вышел из ворот. Снег еще не выпал, следов не остается, и спустя миг папа исчезает из виду, и ничто не напоминает о том, что он здесь проходил. Чижу невыносимо грустно при мысли, что можно пройти бесследно, исчезнуть, ничего после себя не оставив. И никто о тебе не вспомнит. Броситься бы вниз по лестнице, повторить папин невидимый путь, след в след. Чиж прижимает пальцы к холодному стеклу, как будто если надавить посильнее, то оно отодвинется и очутишься в воздухе, над двором.

Когда мама с ним прощалась, он даже головы не поднял.

Чижик, сказала она, мне нужно идти.

Так? Или она сказала: мне пора? Он уже забыл. Он занят был игрой, что-то строил из «лего». Уже и не помнит, что строил.

Чиж, снова окликнула мама. И встала у него за спиной, а Чиж ощетинился от злости. Дело у него не ладилось – постройка без конца кренилась и падала, рушилась на кирпичики. Он взял две детали и прижал друг к другу покрепче, с такой силой, что на кончиках пальцев отпечатались два ряда кругляшков.

Чижик, сказала мама. Я… я ухожу.

Она ждала его, ждала, что он подбежит и поцелует ее, как обычно, а он приладил еще кирпичик, и опять все с грохотом полетело на пол, а он про себя винил маму – зачем оторвала его от дела?

Сейчас, сказал он. Сгреб обломки, собрал все снова, а когда наконец оглянулся, ее уже не было.

Скоро девять, время уходить. Когда папа вернется к ужину, то застанет квартиру пустой, а Чиж будет уже в Нью-Йорке. Все выходные он думал, как объяснить папе, куда он собрался. О маме упоминать опасно, поэтому записку он пишет краткую, туманную: Папа, вернусь через несколько дней. Не волнуйся. Рядом на столе он оставляет письмо с кошками, вложенное в конверт. Записку из ниши он рвет пополам, адрес прячет в карман, а нижнюю половину, где написано «Нью-Йорк», кладет подле письма и записки. Напоследок бросает на стол коробок спичек. Он надеется, что папа все поймет – куда он отправился и зачем, а главное, что теперь делать.

За всю жизнь он ни разу не покидал Кембриджа; ночь напролет перебирал он в уме опасности, что поджидают его в пути. Вдруг он сядет не в тот поезд, свернет не на ту улицу, прыгнет не в тот автобус и очутится неизвестно где? Или в кассе спросят: где твои родители? Или задержат его полицейские, затолкают на заднее сиденье патрульной машины и повезут домой, к папе, – или, хуже того, куда-нибудь еще. И всюду будут чужие люди, целая толпа, и все на него будут смотреть. Оценивать, определять, кто он – хищник или жертва.

Однако ничего такого не происходит. Надвинув пониже бейсболку, нацепив темные очки, Чиж едет на метро до автовокзала. Полицейские на платформе обсуждают футбол, до Чижа им и дела нет. Вместо кассы он идет к билетному автомату: положил деньги, получил билет, и никаких вопросов. На платформе по сторонам никто не смотрит, все глядят под ноги, отводят глаза, и Чиж думает: может быть, они тоже прячутся? Как будто все сговорились, молча условились друг друга не замечать, не лезть в чужие дела. Ни один из страхов не сбывается, и Чижа переполняет непоколебимая, глупая уверенность. Как будто сама вселенная дает знак, что он на верном пути, что все он делает правильно. Когда подходит нужный автобус, Чиж занимает место у окна, подальше от водителя. Свершилось! Он на пути к