Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

хоть и не смог бы нарисовать карту. Куда ни посмотришь, всюду воспоминания. Он помнит исчезнувшую мебель, громоздкую, внушительную – мамино любимое кожаное кресло, стеклянный кофейный столик, где они когда-то втроем играли в «Страну конфет». Он помнит, какой был в доме свет на исходе дня, перед сном, – теплый, золотистый, точно весь дом залит медовым сиропом.

Время в замке остановилось. В кухне дремала служанка с полуощипанной курицей на коленях. Повар храпел, занеся руку, чтобы дать затрещину поваренку.

Ау! – зовет Чиж, но никто не откликается.

Теперь здесь пусто, лишь пыльные лучи пробиваются сквозь щелки в задернутых шторах. На дощатом полу четкий прямоугольник – раньше тут лежал коврик. В камине белеет горка пепла, словно старые кости. Папа когда-то сложил сюда мамины книги и поджег с четырех сторон.

Нигде ее нет. И всюду она.

Взявшись за перила, Чиж взбирается по лестнице, оставляя на каждой ступеньке следы в пыли.

Наверху лестничную площадку освещают лишь тонкие лучи, что сочатся из-за плотных штор. Спальня родителей. Ванная; ванна с декоративными ножками вся в ржавых разводах. А в конце коридора – комната Чижа, с невиданной дверью о пяти углах, как раз под скошенный потолок. Чиж толкает ее – в комнате никого. В углу рама кровати без матраса – железный скелет. У стены напротив пустая книжная полка, комод с выдвинутыми ящиками. Чиж заглядывает в них по очереди – пусто. Одна оболочка осталась от его прежней жизни. Оживает давнее воспоминание, и Чиж проводит рукой вдоль дверного косяка, стирая с него пыль, – вот они, карандашные отметки, словно ступеньки лестницы, возле каждой – дата и две буквы. ЧГ. Чиж Гарднер. Его прежнее имя. Девяносто один сантиметр. Девяносто шесть с половиной. Метр шесть. Все вверх и вверх.

Дверь стенного шкафа открывается со скрипом. Пусто. На штанге сиротливо болтается проволочная вешалка. А вот и шторка, которая на самом деле дверца – потайная, бережно хранимая, даже друзьям он ее не показывал, берег для себя. И для мамы. Ничего здесь не изменилось, даже странно. Как будто этот уголок он сам придумал и оживил силой мысли.

Чиж осторожно отодвигает защелку, поднимает шторку, а за нею ниша, где с трудом поместился бы и пятилетний ребенок. Плюхнувшись на пол, Чиж просовывает туда голову и одно плечо, шарит вслепую вокруг. В его воспоминаниях это огромная пещера, а на деле всего лишь закуток, сейчас ему туда не протиснуться даже на четвереньках.

В нише он находит старый карманный фонарик, пробует включить, но батарейка, конечно, давно села. Потрепанная подушка. Что-то шуршит – целлофановая обертка от кекса, вся в пыли. И больше ничего. Как же это глупо – думать, что она сюда заходила.

Чиж, упершись руками, пытается выбраться и тут чувствует что-то под пальцами. В щель за шторкой вставлена открытка. Нет, даже не открытка, а клочок бумаги, пыльный, как и все кругом, – видно, долго здесь пролежал. На нем черной ручкой, печатными буквами написано одно-единственное слово – ГЕРЦОГИНЯ, а внизу адрес: Нью-Йорк, Парк-авеню, номер дома. Почерк мамин.

На другой день Чиж идет после школы в библиотеку, не в университетскую, а снова в публичную, и когда он уже у входа, ему вспоминаются слова библиотекарши: «Если нужна будет помощь, заходи». Неизвестно, сможет ли она и вправду помочь, но вот что он усвоил из сказок: если кто-то в пути предлагает помощь – указывает дорогу к сокровищам или предупреждает об опасности, – надо прислушаться.

Сегодня, к досаде Чижа, в библиотеке он не один. Здесь уже есть посетитель, чернокожий старик в отделе справочников, недалеко от стойки. Высокий, подтянутый, с серебряной бородой, седые волосы собраны в опрятный хвостик. Чиж, задержавшись в отделе кулинарных рецептов, смотрит исподтишка, как старик машинально открывает и закрывает книги и ставит на место, явно не интересуясь их содержанием. Чиж решает дождаться, когда тот уйдет, и переговорить с библиотекаршей с глазу на глаз.

Но прошло уже десять минут, а старик все еще здесь, листает. Что ж он так долго? Бывает, люди заходят сюда с улицы просто погреться. На дворе октябрь, с каждым днем холодает, и хоть Кризис уже десять лет как миновал, все равно вокруг много бездомных – ошиваются на углах, дремлют, сгорбившись, на скамейках в парке, прячутся от полиции и дружинников. Но этот старик на бездомного не похож. На нем темные джинсы, светло-коричневая куртка строгого покроя, лаковые кожаные туфли; держится он непринужденно, ему, в отличие от Чижа, здесь хорошо, хоть и непонятно, что он тут делает. Есть, однако, в его облике и некоторая напряженность, словно он собирается с духом перед трудным решением.

Тут старик достает из кармана куртки бумажку и незаметно прячет между страницами руководства по ремонту стиральных машин. Закладка. И все-таки что-то здесь не так: старик воровато оглядывается через плечо, чуть сдвигает соседние книги, чтобы скрыть, что одной не хватает. Чиж вспоминает, как в прошлый раз библиотекарша, разбирая за столом книги, нашла закладку. Старик, встрепенувшись, будто решился на что-то, сует книгу под мышку и направляется к стойке.

Простите, обращается он к библиотекарше. Вот, книгу нашел. Не уверен, но, кажется, ее забыли поставить на место.

Теперь Чиж может разглядеть его как следует. Темно-карие, почти черные глаза, белоснежный ворот рубашки, ухоженная борода.

Библиотекарша поднимает взгляд, в голосе прорывается сдерживаемая радость: спасибо, проверю.

Старик кладет книгу на стойку. Может быть, вы не знаете, говорит он, но, по-моему, кто-то ее ищет.

Он отодвигает книгу чуть дальше, однако руку с обложки не убирает, как будто не спешит с ней расстаться.

Кто-то ищет, волнуется, места себе не находит, продолжает он – голос низкий, с хрипотцой, точно он сдерживает слезы.

Я непременно с этим разберусь, отвечает библиотекарша.

Чиж выглядывает из-за полки с кулинарными рецептами – похоже, он не все расслышал. Что-то здесь явно не так. Никто не станет плакать из-за того, что книгу забыли поставить на место.

Никому не скажу, добавляет библиотекарша. Говорит она почти шепотом, и Чиж напрягает слух, чтобы разобрать. Спасибо. Спасибо, что сообщили.

Улыбнувшись старику, она касается обложки – не тянет книгу к себе, а ждет, когда старик будет готов отдать, и наконец он убирает руку.

Никогда бы себе не простил, если бы не сказал, произносит старик вполголоса. Мы с братом выросли в приемной семье, давно это было. Якобы отец с матерью не могли нас содержать. Я почти вырос, когда родителям удалось нас вернуть домой.

И он