Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

В отчаянии оглядел мальчик безлюдную улицу. На самой окраине деревни увидел он домик, который поначалу не заметил. А вон тот заброшенный дом? – спросил он. В нем, наверное, можно заночевать?

Схватила старушка мальчика за руки. Место это опасное, сказала она. Проклятое. Говорят, там поселилось чудовище. Если в этот дом кто зайдет ночью, то уж не возвратится.

Я не боюсь, отвечал мальчик, да и неизвестно еще, что хуже, чудовищу в лапы угодить или в сугробе замерзнуть.

Поклонилась ему старушка, дала факел, зажженный от своего очага. Возьми, сказала она. И остерегайся больших помещений, твое спасение в малом. Благословила она мальчика, смахнула слезу со щеки. Желаю тебе пережить эту ночь, сказала она. А если переживешь, то молю: не держи на нас зла.

И стал мальчик пробираться к заброшенному дому. Снег укутал и землю, и голые деревья, а у двери дома намело сугроб. Но дверь была не заперта, и вошел мальчик в дом. Затеплил в очаге огонь, огляделся. Комната в доме была всего одна, да и та почти пустая, не считая сундука, похожего на тот, в котором мать хранила когда-то одеяла. Ни циновок, ни безделушек – белые стены да чисто выметенный земляной пол.

Что ж, подумал мальчик, даже если место это проклятое, здесь хотя бы тепло и сухо, и на том спасибо. Хотел он расстелить на полу одеяло и лечь спать, но тут оглядел белые стены – такие пустые. Словно люди без лиц. Достал он из кармана кисти и, недолго думая, нарисовал кошку. Маленькую, в серо-белую полоску. Не кошку даже, а котенка. Ну вот, подумал он, другое дело. И стал готовиться ко сну.

Да только кошке одиноко, а места на стене еще хоть отбавляй. И нарисовал он рядом другую кошку, побольше, полосатую, – она сидела и вылизывала лапку. И так он увлекся, что обо всем позабыл. Нарисовал толстого рыжего кота, спящего у огня, черную кошку в прыжке, и еще одну, белую с большими голубыми глазами, и трехцветную кошку на крыше. Все стены изрисовал он кошками, и лишь когда не осталось свободного места – а угли в очаге дотлевали, – лишь тогда отложил он кисти.

Притомился мальчик – всякий бы на его месте устал, сотворив из ничего сотню кошек. Развернул он свое одеяло, но даже рядом с кошками было ему одиноко. Одолела его тоска по родителям, и захотелось ему снова очутиться дома, в своей постели, и чтобы рядом спали отец и мать. Вспомнились ему мелочи, которых больше всего не хватало: как мама гладила его по голове, как напевал отец, когда работал в поле, – тихонько, будто пчела жужжит. И почувствовал он себя совсем маленьким, и тут пришли ему на ум старушкины слова: остерегайся больших помещений, твое спасение в малом. Открыл он сундук и постелил там свое одеяло. Получилось почти как дома. Залез он в сундук со всеми своими пожитками и захлопнул крышку.

Среди ночи разбудил его жуткий вой. Ужасные звуки, будто стонут и ломаются на ветру старые деревья, будто завывает сотня вьюг или разверзается земля. Даже ресницы у него дыбом встали. Заглянул он в крохотную щелку, но увидел лишь зловещий красный отсвет, словно комната залита кровью. Зажмурился он, затаил дыхание, укрылся с головой одеялом. Только бы его не нашли.

Много ли, мало ли прошло времени – все стихло, а он ждал и ждал, не решаясь вылезти. Час прошел, другой. Посмотрел мальчик в щелку и красного не увидел, лишь бледный луч солнца. Дрожащими руками открыл он крышку и выбрался из сундука. Со стен смотрели все те же кошки, которых он нарисовал, но мордочки у них были окрашены кровью. А на полу – всюду отпечатки кошачьих лап, отметины от когтей, следы схватки. На стенах – брызги крови. А в углу – огромный мохнатый мертвый зверь. Крыса величиной с быка.

Так что все это значит? – гадает Чиж, лежа в постели. Уже далеко за полночь, на нижней койке похрапывает и ворочается папа. Город спит, лишь нет-нет да взвоет во тьме сирена. Клянемся оберегать друг друга.

Чиж пробирается на цыпочках в гостиную и, спрятавшись за шторой, смотрит в окно. И видит лишь темные громады зданий, далекие огни фонарей, черную ленту улицы. Здесь только что положили новый асфальт, поверх нарисованного алого сердца. Ну и для чего было так рисковать? – думает Чиж. Ведь через пару часов от сердца и следа не осталось.

Да только никуда оно на самом деле не исчезло. Глядя на черный асфальт, Чиж видит перед собой сердце, ярко-алое, грознее львиного рыка.

Разве не было им страшно?

Чиж воображает себя на месте того безымянного художника. Крадешься на цыпочках по улице, дышать под маской жарко, будто ты, как дракон, изрыгаешь пламя, глохнешь от ударов собственного сердца. Дрожащими руками прижимаешь к асфальту трафарет, пшикаешь из баллончика, выпустив красное облако. И убегаешь, едва дыша от страха и едких паров краски, и прячешься за углом. Руки заляпаны краской, точно кровью.

И тут его захлестывают воспоминания. Потоком, словно выдернули затычку.

Когда он был маленький, они придумали с мамой одну игру. Еще до школы, когда мама составляла для него весь мир. Игру эту он любил больше всех и без конца упрашивал маму поиграть в нее. Была она секретной, знали о ней только он с мамой и затевали ее, когда папа был на работе.

Ты, мама, будь чудовищем. Я спрячусь, а ты будешь чудовищем.

Мама наклеивала на стены листы бумаги, и Чиж рисовал на них кошек – цветными мелками, наполовину высохшими фломастерами, огрызками карандашей. Кошки были совсем простенькие, кружочки с ушами, и все-таки кошки. По всей комнате. А когда рисовать ему надоедало, следовала вторая часть игры. В стенном шкафу была ниша – родители ее обнаружили, когда делали в доме ремонт. Совсем крошечная, ни то ни се – казалось бы, на что она годится? Но мама все-таки решила ее не заделывать, оставить для Чижа. Вышла отличная норка, как раз нужного размера; мама отгородила ее подъемной шторкой, положила туда подушку, одеяло и фонарик. Пещера дракона. Логово разбойника. А иногда – сундук, где прятался мальчик, который рисовал кошек.

Чиж залезал в нишу, задергивал шторку и громко зевал, потом ложился и начинал храпеть. Снаружи доносился леденящий душу рык, свирепое мяуканье. А Чиж за шторкой, укрывшись с головой одеялом, дрожал сладкой дрожью. Спустя минуты, дождавшись,