Другая Белая - Ирина Аллен

С ней беседовали две доброжелательные женщины, расспрашивали о работе в Москве. Марина одичала за свою жизнь домашней хозяйки и была им несказанно благодарна за возможность поговорить об этом. Все, о чем, казалось, забыла за эти полтора — больше уже — года, вспомнилось. Марина говорила с воодушевлением и видела, что понравилась.

— У нас сейчас есть вакансии и на полный рабочий день, и на полставки, мы вам сообщим о нашем решении.

На прощанье одна из женщин сказала ей что-то по-русски:

— Да, да, вы не ошиблись: я учу русский язык. Русских туристов сейчас очень много — нужен язык.

Домой неслась, как на крыльях: «Я расскажу, он поймет, он не может не понять».

Дэвид был дома. Телевизор включен — триллер какой-то со стрельбой. Расстроилась — не время для разговора. Заварила чай, села в кухне-столовой за стол, пока коты на него не взобрались. Неожиданно стрельба прекратилась. Дэвид позвал из гостиной. Побежала.

— Как дела, что ты сегодня делала?

Рассказала.

— Но пока мне никто ничего не предложил. А если и предложат, то это будет только три дня в неделю. И деньги пойдут в семейный бюджет.

— Только о деньгах не надо, пожалуйста. Знаешь нашу шутку: «That money talks, do not deny. I heard it once, it said Good-bye»[68]. Это про тебя. Ты деньги и до дома не донесешь. Вкусы у тебя дорогие.

Что правда, то правда: деньги у Марины никогда не держались. Да и как их удержишь, когда столького нет в доме! В Виндзоре всегда что-нибудь да покупала: постельное белье, посуду, бокалы для вина, кастрюли, скатерти… Шторы новые сама сшила (не жить же с этими деревенскими занавесками до подоконника!), но ткань и подкладка — как здесь принято — дорогие. А крем для лица и лосьон для тела? А шампунь для волос? Все так быстро кончалось, а дешевые она и в Москве никогда не покупала. А какая-нибудь «тряпочка» для души? Вот деньги и кончились. Но ведь не из общего бюджета — свои тратила. И потом пробежаться по магазинам для женщины — святое дело! И в Москве на Тверской, и в Виндзоре, и в Лондоне Марина легко возвращала себе хорошее настроение, купив какую-нибудь мелочь. И у англичан есть выражение retail therapy[69], означающее тоже самое. Недавно прочитала статью — не где-нибудь, а в Times (газету оставил Джон, Дэвид ее не читал). Что-то о новых тенденциях в моде, и в конце слова, как призыв: «I shop therefore I am»[70]. Марина не считала себя шопоголиком, всегда тратила деньги разумно, на дело.

— Слушай меня, девочка. Я человек простой, для жизни мне нужно очень мало. Мне нужна ты. Я вытерпел эти два месяца, когда тебя постоянно не было дома, только потому что знал — этому скоро будет конец. А сейчас ты опять за свое. Если я тебе хоть немного дорог, прошу, не делай этого… Хотя бы не сейчас. Мы оба отработали свое в полной мере. Давай радоваться спокойной семейной жизни. Прошу тебя. Для меня это очень важно.

Сказав все это, он вышел, оставив Марину в комнате, ставшей вдруг темной. Посмотрела в окно: вечер уже. И щеки чего-то мокрые…

Прошло несколько дней. Больше этой темы не касались. Но довольно скоро зазвонил телефон, Дэвид поднял трубку:

— Тебе звонят из Букингемского дворца!

— Ты так шутишь? — взяла трубку.

— Миссис Эллис, здравствуйте, это из отдела кадров, — сказал очень приветливый женский голос, — вы успешно прошли интервью с нашими коллегами из Виндзорской крепости. Вам скоро будут звонить. Я лишь хотела убедиться, что вы никуда не уехали.

Через пару дней на каких-то полчаса отошла в лавчонку напротив дома («coner shop»[71], как здесь говорят):

— Тебе опять звонили, на этот раз из крепости, я не стал брать трубку.

Автоответчик сигналил, Марина нажала красную кнопку и прослушала запись: «Добрый день, Марина. Это Хелен (сотрудница Виндзорской крепости). Поздравляю, мы рады предложить вам работу смотрителя, которая предполагает и экскурсоведение. Приходите в пятницу знакомиться с коллегами».

Марина знала, что это произойдет, думала неотступно, но «Дэвид просил так серьезно… Выбора нет… Отложу до завтра, все равно уже в офисе никого нет… Нет, сейчас, какой смысл откладывать?»

Набрала номер и оставила свое сообщение:

— Хелен, очень благодарна, но, к сожалению, моя ситуация изменилась, я не могу начать работу в ближайшем будущем. Very, very sorry![72]

Трусливо, нецивилизованно, стыдно безмерно. Дэвид это слышал и повторил то, что однажды уже говорил:

— Ты — лучшее, что со мной когда-либо случалось.

Больше никто не звонил.

Пережили зиму, а в начале весны неожиданная радость — в Лондон приехал младший сын.

— Мама, командировка очень важная, свободного времени почти не будет, но вы приглашены на black tie party[73], за вами заедут Айгуль с мужем, она же там где-то живет неподалеку от тебя, им дали company car для этой цели. Ты купи себе что-нибудь соответствующее из одежды, я потом возмещу.

«Вот еще, буду я мальчика разорять, — подумала Марина. — Сама что-нибудь соображу».

В Москве Марина всегда одевалась хорошо: сама шила, вязала, а с середины 90-х, когда сыновья стали зарабатывать и помогать материально, начала шить и на заказ — благо, у подруги был свой «Дом моды». В музее у нее была репутация женщины со стилем. Но одевалась она всегда только для работы — светской жизни не было. Каков был женский дресс-код для подобного рода вечеров здесь, она не знала. Открыла шкаф, перебрала наряды, многие уже и не по размеру… «Вот, если в это влезу?» Длинное серое шелковое платье без рукавов с завышенной талией. Отличный крой. Купила у Лиды (той самой подруги) на распродаже. Влезла. Туфли, сумка «Prada» — timeless classic[74]. И была у нее в загашнике шаль. Почему не на виду? Потому что это был подарок Мартина, это личное, из другой жизни. Шелковая легкая и длинная шаль — умопомрачительно красивая, без рисунка, но с переходами разных цветов в серо-зеленовато-терракотовой гамме. Марина всегда любила ткани. Эту шаль она увидела в Брюсселе и встала перед ней как вкопанная. Не могла глаз оторвать. Мартин это заметил, пошептался с Мартой и купил для Марины, сказав, что для них не дорого. Дорого, конечно, но она была очень рада. И платье это серое купила без надежды носить, а в тон шали. «Вот и выгуляю впервые (с удовольствием посмотрела на себя в зеркало), а почему глаза сияют и щеки пылают, что это?» А то, что вспомнила безумно и бездумно счастливое время…

— Чему улыбаешься? — Дэвид вошел в спальню. Повертелась перед ним — одобрил.

— Дэвид, нас пригласили вместе, и смокинг у тебя есть, и галстук-бабочка.

— Ты же знаешь, у меня завтра с раннего утра до позднего вечера все по часам расписано.

На следующий день, ближе к вечеру, к дому подъехал огромный серебристый мерседес. Из окна машины приветливо махала рукой Айгуль — она была в чем-то красном и сверкающем. Они с мужем сидели на заднем сиденье, переднее предназначалось для Марины. «Только бы успеть до прихода Дэвида» — Марина судорожно пыталась надеть плащ и никак не могла попасть в рукав. Наконец справилась и выскочила на улицу. По закону подлости к дому подъехал Дэвид. Одновременно с этим из мерседеса вышел высокий джентльмен в фуражке. Со страху Марина подумала — генерал, но «генерал» оказался водителем. Он открыл перед ней дверцу машины. Последнее, что она видела, была надменная усмешка Дэвида. «Господи, как же нехорошо все вышло. Этот эпизод явно не пойдет на пользу семейной жизни», — Марина чуть не плакала. Но Айгуль защебетала, и, как Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром», Марина приказала себе: «Я подумаю об этом завтра. Сейчас — off we до![75]».

Вечер проходил в одном из старинных лондонских отелей. Когда вошла, от сияния и яркости зарябило в глазах. Сверкали огромные старинные люстры и обнаженные плечи дам под ними. Яркими были длинные платья из синей, зеленой, даже красной тафты. Оказывается, она была в моде. Марина не покупала здесь глянцевых журналов, к которым привыкла в Москве: зачем Дэвида попусту раздражать? Вот и отстала от жизни, даже не знала, что сейчас модно, хотя всегда старалась быть в курсе.

Навстречу Марине шел сын, одетый в смокинг. Таким она его еще не видела.

— Я решил не брать на прокат, я купил этот костюм сегодня, подумал, может, я и на свадьбу его летом надену. А тебе идет, я там… подброшу тебе, наверно, недешевое.

— Все из Москвы, мой дорогой.

Он объяснил, что публика собралась на аукцион русского искусства, организованный женой его начальника. Марина оглянулась вокруг — действительно, в зале, насколько видел глаз, были расставлены, развешены, разложены музейного вида вещи. С боссом сына Биллом и его женой Мэри Марина была знакома по Москве.

[Мэри, американка, уже несколько лет жила с мужем в России и все силы отдавала работе с детскими домами. Эта изящная, образованная, очень милая женщина взвалила на свои плечи весь организационный груз по поиску предметов искусства, которые могли бы заинтересовать богатую публику, чтобы потом передать все деньги в Россию. Что еще важнее — она делала то, от чего в страхе отворачивались, чего не хотели видеть и знать многие соотечественники Марины, — не уставая, посещала детские дома, была в них «своей», дружила с детьми и воспитателями. Была «мамой» десяткам обездоленных малышей. К тому времени — почти десять лет. Она была неравнодушной — качество, от которого долго отучали и, кажется, отучили людей в России.]