Другая Белая - Ирина Аллен

Тогда она пошла на преступление: стала вызывать такси. Это было ей по карману. Но в жизни Дэвида такси не существовало — неразумная и непростительная трата денег. Марина делала это тайно и никогда не заказывала такси к дому. Таксисты стали ее первыми личными друзьями в этой стране. Они были разговорчивы, всем интересовались, шутили. Как-то зашел разговор о профессии. Марина без умысла, а может быть, и с умыслом — хотелось все-таки, чтобы кто-то оценил, — бросила:

— Историк, PhD[60].

С тех пор, когда заказывала такси, слышала в трубке:

— Такси для доктора Эллис.

Ехала и думала: «В Виндзор! Бедные три сестры Чехова мечтали о Москве, Москва была рядом, а не сбылось. А я из Москвы добралась до Виндзора. Это что-нибудь значит? Я сильнее хотела? Нет, не то… Жизнь трех сестер на каждом шагу говорила: „нельзя“. А я разве у жизни той спрашивала?..»

И вот она, крепость!

Виндзором Марина начала интересоваться задолго до встречи с Дэвидом, и поводом стал пожар в крепости в ноябре 1992 года. Репортаж о том страшном пожаре они смотрели вместе с Мартином в телевизионных новостях у нее дома в Москве. Кто бы мог подумать: пожар в резиденции королевы! «Who knows?», «Nobody knows»[61] — любил говорить Мартин. Марина вначале удивлялась его словам, потому что не была фаталисткой и привыкла знать, что ее ждет. Мартин оказался мудрее ее — никто ничего не знает. Разве тогда, двенадцать лет назад, могла она знать, что будет жить неподалеку от восстановленного уже замка и ходить по нему все еще с думами о том, с кем смотрела ужасные новости.

Трудно представить, что вот этот нескончаемый по протяженности и, казалось бы, нетронутый в своем средневековом величии Зал Святого Георгия выгорел весь. Марина запрокидывала голову — наверху на крутых сводах были укреплены рыцарские щиты. Ее ноги ступали по дубовому паркету, сделанному из деревьев, росших в поместьях этих рыцарей. Все они были кавалерами Ордена Подвязки. Все их имена известны. С портретов на нее смотрели полные достоинства джентльмены, реже — леди со знаками ордена — синяя лента через плечо, звезда на груди и подвязка под левым коленом на костюмах или на левом рукаве платья. Марина знала, что Петр Первый отказался от чести быть награжденным этим орденом, боялся, что тем самым автоматически станет подданным Британской Короны. Не нужно ему было британское гражданство. А вот его далекий предшественник Иван Грозный был настроен иначе и в одном из одиннадцати писем королеве Елизавете Первой предлагал ей руку и сердце, а также просил политического убежища, на случай чего. Чести быть награжденным Орденом Подвязки он удостоен не был. Королеве, бывшей, по ее словам, замужем за Англией, русский царь не понравился — помимо всего прочего он был еще и неучтив[62]. Учтивость и вежливость — это уж точно не про отечественную историю сказ…

Из Крепости Марина шла в благородно покосившийся от старости и тщательно сохраняемый в таком виде домик, внутри которого — кафешка. Подгоняла теплая волна предвкушения: возьмет сейчас чашку чая с любимым яблочным штруделем и будет думать о Мартине, вынимать по листочку из тайного конвертика воспоминаний — осторожно, чтобы не «зачитать» до дыр. Думать о нем все еще было сладко, забыть его она никак не могла — не было в ней выключателя чувств.

Любила и другое кафе — итальянское — в доме, на котором висела памятная доска, сообщавшая, что королева Анна останавливалась здесь в 1709 году. Королева была современницей нашего Петра, а в доме — действующий итальянский ресторан и цветочный магазин. И так можно историю сохранять! Королева Анна наверняка была бы не против, знай она, что и через три столетия в этом доме люди будут вкусно есть и радоваться жизни. У самой-то восемнадцать выкидышей было, тринадцать родов и в результате — ни одного живого ребеночка. С ума сойти! Вот и закончилась династия Стюартов на британском престоле, пришлось дальних родственников — седьмая вода на киселе — приглашать из Ганновера: они были протестантами. Так начались Georgians[63], первые из которых и по-английски-то не говорили и в стране почти не жили. (Марина не могла знать, как полюбит она одного из них.)

Смена караула королевского дворца проходит под музыку духового оркестра. Когда удавалось, всегда стояла в толпе туристов до того момента, когда исчезал за поворотом последний солдатик. Эти красивые солдатики возвращались в казарму Виктории, что в полумиле за углом. Перед ним всегда стоял один из них, в обычной уже форме, но с «ружжом». Когда бы Марина не проходила, держатели ружей всегда улыбались, даже шутку какую-нибудь бросали — скучно мальчишкам.

Небольшой городок, но в нем есть все — и современность, и Ее Величество История, и Ее Величество Королева.

У Марины было особое отношение к английской истории. Так случилось, что и в университете, и потом в музее ей приходилось заниматься историями обеих стран, средневековьем, христианской культурой. Читано-перечитано, думано-передумано было много. Случай сразу поместил ее в то место на территории Англии, где произошло поначалу малозаметное, но очень важное событие. Неподалеку от Виндзора в 1215 году было подписано соглашение между королем и баронами, известное как Magna Carta, или Великая Хартия Вольностей. На том месте стоял какой-то памятник. Много раз они проезжали мимо, и Марина просила Дэвида подъехать поближе — всегда находил причину для отказа. Она помнила, как студенткой, изучая Хартию, удивлялась непоследовательности баронов в изложении своих требований: например, пункт об упорядочении меры вина и зерна, а также ширины одежды шел прежде главного требования, чтобы ни один свободный человек не был наказан, заключен в тюрьму или лишен собственности иначе, как по закону. Думала, что бароны таким образом хотели затуманить мозги королю, который устанет читать и подпишет все. Закон был, конечно, феодальный, далеко не для всех подданных, но он стал прецедентом для всех последующих гражданских свобод. Для нее дело было даже не в том, что в Англии со времен незапамятных был закон, а в том, что здесь он мог появиться и появился.

Началось все давно и не вдруг. Христианство медленно, но верно создавало две разные системы миропонимания и, как следствие, существования, на европейском Востоке и европейском Западе. На востоке — Византийская империя, и молодая, уже выбравшая себе путь в ее фарватере, Русь. В модели мира, созданной русским православием, человек был как бы без места. Откуда же было взяться этому месту, если реальный земной мир не считался достойным обживания и улучшения — он плох и грешен. Он временный. Идея постепенного обустройства жизни путем «малых дел» здесь никогда не работала. Власть земная, власть небесная — два столпа, к которым прислонялись. Прислонившись к власти ли, к идее ли, разве жизнь устроишь?! Не жизнеустройство, а вечный поиск сильного плеча и сильной руки не уверенных ни в чем и не способных ни к каким формам социальной самоорганизации людей.

На западе — развалины Рима и понаехавшие-понаплывшие-понаприскакавшие из разных мест варвары. Приняв христианство и веря в то, что рай или ад неизбежны, они тем не менее с полным уважением относились к земной жизни. Обустраивали ее шаг за шагом, обязанности строго выполняли, поэтому и права свои отстаивали. Власть не обожествляли и благ халявных от нее не ждали. (Даже слова, полностью соответствующего русскому слову «власть», в английском языке нет.) Люди сами создавали свое земное человеческое сообщество. Отсюда все: закон и уважение к нему, чувство собственного достоинства, «взрослость» западного человека и даже европейская вежливость — не что иное как осознание своего законного места на земле и уважение к такому же законному месту другого. Такая вот социальная антропология!

Марина ходила по улицам Виндзора и Итона, растворялась в толпе, воспринимала исходящие от людей флюиды достоинства и уважения друг к другу. Она уже понимала, что нашла свое место на планете.

[В бытность свою в Москве Марина иногда заводила разговоры на всегда интересовавшую ее тему «Восток-Запад», но редко встречала понимание, особенно среди технарей, знакомых мужа.

— Да брось ты, Маринка, кровь лилась везде, и в истории Англии твоей разлюбезной ее было пролито не меньше… Говоришь, людей в пыль не превращали, а как насчет золы и пепла? По всей Европе костры горели. По закону, без закона — результат один и тот же! А интриги, а ложные обвинения, а доносы? Что, скажешь, у них и доносов не писали? Политика была грязным делом везде и во все времена. У Генриха какого-то жен было не меньше, чем у нашего Ивана Грозного, и всем им он головы отрубил, что, не так?

— Не так, не всем. Иван Грозный казнил, унижая до потери всякого достоинства, в первую очередь своего. Генрих Восьмой казнил, но все равно без суда и закона не мог ничего. Казни он кого-нибудь без суда — его репутация среди подданных погибла бы навсегда. Вы чувствуете разницу: боялся не суда Господнего, а оказаться за пределами закона! Вне установленных людьми пределов! А какие пределы были у наших властителей?! Да и есть ли сейчас?