Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«За кадром» остается, что «Медея» с великой Семеновой в главной роли идет в «архаистской» переделке французского оригинала – почти самостоятельном произведении, пользовавшимся тогда шумным успехом – и «ораторское» слово, такое удобное для актера, наполняет зал. В целом, проглядывает в тональности письма, что Языков чувствует себя в стане победителей, и ему, совсем юному (едва девятнадцать исполнилось), это нравится: он вместе с ними и иронизирует над зловещей властью и рукоплещет истинной поэзии.
Это очарование театром останется с Языковым навсегда. Позже он несколько раз будет обращаться к драматической форме – и прежде всего в «Жар-птице», своем самом масштабном по замыслу и размеру произведении. Другое дело, что к тому времени у него сложится несколько иное понимание театра…
И, конечно – вот еще одна важная грань – на Языкова оказывает сильное влияние личное отношение Рылеева к Пушкину, достаточно неприязненное. Ведь дело между ними до дуэли дошло.
Что дуэль в каком-то виде состоялась, сейчас споров и сомнений практически не возникает. Есть разногласия и сомнения в причинах дуэли, в том, как она протекала и чем кончилась. Самая общепринятая версия такова: в какой-то момент Пушкин посчитал Рылеева автором сплетни о том, что его, Пушкина, выпороли в тайной канцелярии, поскольку Рылеев (не без удовольствия) повторил эту сплетню в одной из светских гостиных, и Пушкину об этом поведали. Пушкина уже высылают из Петербурга, и с Рылеевым он пересекается по пути в южную ссылку (7 или 8 мая 1820 года) в местечке Выра, третьей станции Минского тракта от Санкт-Петербурга, в пяти верстах от имения Рылеева (скорей, его матери, но здесь не будем вдаваться). Отсюда, потом, и фамилия станционного смотрителя Вырин, и фамилия гусара, который увозит его дочь – Минский, и ряд пассажей в другой из «Повестей Белкина», «Выстреле» (и, уж от себя добавлю, почему-то никто не обращает внимания, что эти повести в болдинскую осень Пушкин начинает писать сразу после того, как делает черновые наброски «Опровержение на критики», где много говорит о Рылееве, стараясь вплетать его имя так, чтобы написанное можно было протащить в печать – что-то всколыхнулось в нем, в его памяти, в его чувствах, когда имя Рылеева легло на бумагу.)
Далее – разночтения. То ли оба выстрелили в воздух, то ли Рылеев стрелял по-настоящему, но промахнулся («Сплетник Рылеев в Пушкина стрелял всерьез…» – утверждает один из исследователей), а в воздух выстрелил только Пушкин, то ли секунданты – а среди них был и отправившийся проводить Пушкина Дельвиг – помирили противников еще до выстрелов…
Последнее, конечно, наименее достоверно. О том, что дуэль состоялась полностью, есть несколько свидетельств самого Пушкина, начиная от набросков письма Александру I (июль – начало сентября 1825 года), «До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние, дрался на дуэли – мне было 20 лет в 1820…», где Пушкин говорит о дуэли как о факте, состоявшемся от и до (совершенное спряжение), а никакой другой дуэли в 1820 году кроме дуэли с Рылеевым он иметь в виду не мог, и письма Бестужеву, ближайшему другу и соратнику Рылеева (24 марта 1825 года), «…Он [Рылеев] в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай – да чорт его знал», и кончая тем же «Выстрелом», в котором намеки рассыпаны вдоволь, начиная с эпиграфа из Бестужева, успевшего стать Марлинским (Пушкин особо указывает Плетневу, чтобы тот ни в коем случае не забыл при издании поставить эпиграф из Бестужева-Марлинского: «Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел»). Кстати, и письмо Бестужеву можно понимать как аккуратное, не для лишних глаз цензуры, напоминание, что «за мной остался выстрел». Действительно ли оставался? Тогда может быть совсем интересно.
Но с этими сложностями и темными и белыми пятнами пусть разбираются другие. Нас-то эта дуэль интересует лишь постольку, поскольку дополнительно доказывает, что между Пушкиным и Рылеевым было достаточно серьезное противостояние, в том числе личное, – вернее, «с переходом на личности» – и, конечно, рылеевское отношение к Пушкину не могло не иметь сильного влияния на Языкова.
Словом, Языков со всех сторон оказывается окружен антипушкинской коалицией, которая его и холит, и лелеет, и изо всех сил стремится поднять на щит. Трудно сказать, к чему бы это привело, если бы рядом с Языковым не оказался один из замечательнейших и благороднейших людей того времени – ближайший друг Пушкина барон Антон Дельвиг.
Дельвига нельзя было не любить – и Языков полюбил его всей душой. Как ни стараются Воейков и Рылеев с Бестужевым, чтобы Языков отдавал стихи только в их издания, в издания Дельвига Языков отдает очень много произведений.
Добродушие Дельвига совсем сродни добродушию Языкова, тут они находят друг друга. Но в отличие от Языкова Дельвиг совсем не стесняется своего добродушия, не рвется занять какую-то «позицию», потому что как же иначе, нельзя без гражданской позиции – он смешным жестом поправляет очки на носу, пишет «русские песни», искренне восхищается талантами друзей и делает все, чтобы через «Северные цветы» и другие затеваемые им проекты эти таланты стали известны широкой публике.
Конечно, он не ангел во плоти. В «Table-talk» Пушкин занес и такой случай – такой анекдот:
«Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»
(Может показаться, что и здесь, при всей уважаемости позиции щепетильного Рылеева, проскальзывает оттенок недобрых чувств к нему: Рылеев, вроде как, дурачком выставлен. Но вспомним, что эта запись сделана тогда, когда ни Рылеева, ни Дельвига уже нет в живых, – Пушкин, перебирая мелочи прошедшей эпохи, от дорогих и высоких до низменных и ничтожных, дотрагивается до них не с насмешливой или злорадной, а с грустной улыбкой, через эти мелочи продолжая общение с ушедшими людьми: звон погребального колокола – вот что мы слышим за вольным анекдотом. Пушкин всегда относился к ссорам и схваткам между поэтами, как к «делу семейному», в которое власть вмешиваться не должна, вспомним историю его взаимоотношений с Мицкевичем,
