Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова

Я отправил Игнеду обратно, отсыпал монет, чтобы драгоценности не меняла, и велел заселиться в трактир под красной вывеской, тот самый, где всегда получал тёплый приём. Едва она скрылась из виду, я снял тело Пустельги с дерева, перенёс на обочину и прикрыл плащом. Над убитой я простоял долго, силился отыскать в путаной кудели мыслей хоть несколько связных, необорванных, и если б Огарёк не тронул меня за локоть, стоял бы ещё дольше.

– Схоронить бы надо, – промолвил он надтреснутым голосом.

– По-сокольи следует. – Во рту у меня стояла сушь, и слова прошуршали шёпотом. – Вернёмся за ней утром. Позову мужиков из Топоричка, помогут привезти.

Я всё стоял, не в силах отвести взгляд от того, что скрывал плащ. В голове било, стучало и молотило: кто? как? за что? И другое: найти! поймать! покарать! Соколов всегда только шестеро, нам нельзя оставаться впятером, но кто-то дерзко, чудовищно, хладнокровно нарушил этот древний, заведённый давным-давно порядок.

Возвращались мы второпях, и усилием воли я остудил свой разум, принудил себя думать не о мести, а о том, как скорее сообщить всем товарищам и уберечь Игнеду. Уже ступив на улицы Топоричка, я запоздало подумал, что не стоило отправлять княгиню одну, особенно сейчас, когда тот, кто сотворил такое с Пустельгой, где-то неподалёку, и выдохнул, когда увидел Игнединого коня у трактира. Убедившись, что никто не смотрит, я отвязал скотину. Если владелец узнает, решит, что кто-то взял, покатался в шутку и бросил на дороге. Конечно, велика была вероятность, что и Игнеду узнают, догадаются, кто она, но выбирать уже не приходилось – нужно было как можно скорее отправить вести остальным соколам, собрать на совет.

Огарька я отправил наверх, к Игнеде, и он пошёл безропотно – испугался, видать, всего, чего насмотрелся. Трактирщик подтвердил, что приехала женщина в крестьянском платье, но не с крестьянским лицом. Я заплатил ему, чтобы никому ничего не говорил. Усатый трактирщик спрятал монеты в карман и торжественно поклялся хранить молчание. Я ему не поверил.

Я попросил бумаги и чернил, засел в укромный угол и начал писать. Первое письмо пришлось спалить в свечном пламени – таким неуклюжим и горячим оно вышло, от каждой строчки веяло страхом. Соколы так не пишут. Соколы рассудительны и всегда мыслят здраво. Я писал, как проклятый, оставляя уродливые чёрные кляксы и проливая брагу, но и второе, и третье, и четвёртое письмо постигла участь первого.

Пепел разлетался по столу, чёрные ошмётки попадали в кружку, пламя жгло мои пальцы, и редкие посетители, наверное, видели во мне безумца, не признавали гордого Страстогорова сокола, а если кто и признал, наверняка подумал, что время моё ушло, истончилось и стал я кем-то вроде засыхающего куста.

Лишь на шестом письме я понял, что брага, наконец, достаточно уняла мою дрожь, чтобы слова выстроились ладно и по делу, чтобы мой ужас и гнев улеглись, осели в груди и позволили выразить всё случившееся сухо, толково, без лишних суетливых фраз.

Едва я переписал письмо в последний раз и капнул сургуча на сложенный лист, как дверь распахнулась, впуская в зал трактира ветер, который всколыхнул огонь в очаге и обдал мою спину влажным холодом.

– Именем князя Страстогора всем замереть на местах! – прогремел знакомый голос.

Отяжелевшим пьяным разумом я понял, что дела мои хуже, чем я полагал.

Медленно обернувшись, я увидел Казиму, старшего Страстогорова дружинника, а с ним – десяток его лучших бойцов. Все как на подбор: дюжие, плечистые, поджарые, в багряных кафтанах с филиновыми крыльями на плечах.

– Обыскать зал! – приказал Казима.

Дружинники кинулись натасканными псами: кто принялся трясти хмельных посетителей, кто заглядывал под столы, кто лавки и полки обшаривал, не стесняясь скидывать на пол горшки и туеса. Усатый трактирщик выбежал из кухни, замахал руками, загрохотал бранью, но его тут же скрутили, заломили руки за спину и прижали коленями к полу. Тут уж я не выдержал, выпрямился во весь свой немалый рост и прикинул, что могу сделать. Голову кружило, и я жалел, что столько выпил.

– Чем служить тебе могу?

Казима вытянулся по струнке, как принюхивающийся лис, – сам-то он никого не тряс и ничего не обыскивал, возвышался в центре зала столбом, боялся руки запачкать.

– Кречет, старый друг!

Он елейно заулыбался, но улыбка его всегда была что отравленный мёд. Казима шагнул ко мне, но осторожно, крадучись. Я выпятил грудь и скрестил руки. Чтобы не пошатнуться спьяну, пришлось пошире расставить ноги, но Казима этого вроде бы не заметил.

– Зачем своих молодцов сюда привёл? – спросил я. – Что Страстогору нужно в Топоричке?

Казима облизнул узкие губы и прикрикнул на дружинников, чтобы отпустили трактирщика. Старик с трудом поднялся, потирая поясницу и продолжая браниться, но уже не так яростно.

– Мы ищем женщину, – произнёс Казима громко, для всех, но не сводя с меня колких серых глаз. – Если кто-то встречал по пути незнакомку, богато одетую всадницу на дорогой кобыле зольмарской породы, то попрошу вас немедля поведать мне.

Я насмешливо фыркнул Казиме в лицо.

– Что же ты думаешь? Богатая всадница поедет в Топоричек? Да ты хоть раз здесь бывал? Собаки брехучие да девки грудастые – больше никого тут нет, незачем знатной бабе сюда соваться. Если только твоя богачка не решила податься в блудницы.

Несколько мужиков одобрительно засмеялись, подтверждая мои слова. Желтоватое Казимино лицо стало бледнее обычного – я знал, как он ненавидит меня и как ярится, если я встаю у него на пути.

– Соколы – умные птицы, – шикнул он. – Но что сокол делает в этом месте в это время?

Казима многозначительно взглянул на своих воинов, которые успели обыскать весь нижний этаж и, не найдя никого похожего на богатую беглянку, собрались вокруг своего воеводы.

Я нарочито небрежно повёл плечами и заткнул большой палец за пояс, привлекая внимание к своему кинжалу. С Казимой мы были одного роста, но он оставался чуть щуплее меня, хоть и ловчее, наверное, раз князь назначил его на такую должность, и я всегда смотрел на него как на равного, а иногда – даже с лёгким презрением, особенно если разум застилал хмель.

– У меня поручение от Страстогора, а какое, тебя не касается. Но сам я думаю, что оно поважнее твоего. Иди-ка, цепной пёс, своей дорогой, а у меня под ногами не путайся.

Казима дёрнулся, будто я его ударил, а дружинники шагнули ближе, сужая круг. Кто-то даже выхватил оружие из ножен, а я в ответ только ухмыльнулся. Правильно говорят, что пьяному и смерть не страшна, а драка – и вовсе забава.

– Проверить верхние комнаты, – прошипел Казима.

– Ни с места! – Я прикрикнул, может, даже чересчур громко и грубо, но отчего-то послушались именно меня, замерли выжидающе.

– Что же ты, Казима, девок моих решил пощупать? – произнёс я как можно более насмешливо, оскорбительно даже. – С тобой-то по доброй воле не пойдут, ясное дело, так хоть у чужих насилу сиськи помять.

Обычно бледный воин побагровел, даже кривой горбатый нос налился кровью от ярости.

– Следи за языком, сокол! Язык – не крылья, ты и без него управишься, коли я прикажу выдрать прямо сейчас.

– Со Страстогором сам объяснишься?

Широкоплечий дружинник шагнул к Казиме, придержал сзади, и вовремя: Казима бросился на меня так рьяно, что я, захмелевший, мог бы не успеть среагировать. Разъярённое лицо оказалось так близко, что брызги слюны полетели в меня, стоило Казиме прошипеть:

– Я-то объяснюсь, а вот тебе, сокол, придётся попотеть, когда будешь рассказывать, кого и зачем ты тут прятал.

– Нечего мне скрывать. Говорю же: баб купил, троих сразу, будут любить меня всю ночь. Тебе посмотреть не разрешу, да и не по нутру тебе это, знаю ведь, мальчиков больше любишь.

Трактирщик нервно рассмеялся, а я изо всех сил пытался показать ему глазами, чтобы не вздумал выдавать меня.

– Что, хочешь посмотреть? Я не любитель подобных утех, но если тебе научиться нужно, могу и при тебе.

Я продолжал дразнить Казиму, надеясь только на то, что он вконец рассвирепеет, застыдится и уйдёт из трактира вместе с дружинниками,