На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

из столицы на Ровдину Гору командировали, чтобы он там, в деревне, дворы пересчитал, согласно генеральному плану вдоль Северной Двины дома выставил да вспомогательные переулки разметил.

Печников на Ровдину Гору по весне прибыл, шагами её измерил, колышки с одного и другого края вбил да красную нить между ними натянул. Столярам-плотникам братьям Зарубиным велел впредь только по нитке избы строить и ни вправо, ни влево за неё не заступать. Братьям Зарубиным такой порядок пришёлся по душе – чего уж проще! Вот только стоило им приступить к строительству избы, Печников со своими нитками тут как тут. Выросли четыре колышка по углам, от них – нитки: две по диагонали, четыре по краям.

Полдня плотники всё чего-то меряли, размечали – уйму времени потеряли.

А стоило работникам за топоры взяться, Печников опять нитку с грузом протягивает – это, дескать, отвесные углы выравнивать.

Из-за этой возни с нитками братья Зарубины вдвое дольше по времени дом рубили. Но какая в итоге изба получилась! С какой стороны ни взгляни, и ладная, и складная! Стены и углы ровные, скат на крыше – воробьи поскользнутся! Жителям Ровдиной Горы такая изба понравилась; они и себе дома по ниткам запросили. Пусть с клубками по времени дольше, зато хоромы ровнее и деревня красивее.

Потом Печников и ровдогорцы по нитям дороги разбили, улицы, огороды, амбары наметили, а саму деревню колодцем с журавлём по самому центру горы пригвоздили.

Братья Зарубины теми нитями так всё время и пользовались. От улицы до улицы их натягивали, скручивали, раскручивали. В конце концов нити со временем переплелись и нитями времени зваться стали. Только для деревни это было уже неважно: дома-то на Ровдиной Горе к земле приросли и корни пустили.

Звёздный хронометр

Эта история приключилась триста лет назад. В самом центре Ровдиной Горы стояла небольшая изба, а точнее, мастерская. В этой мастерской жил Штырькин Евграф Федотович, изобретатель и часовщик. Был он высок, худощав, интеллигентен.

Одевался на французский манер – в белоснежную сорочку, подштанники и длиннополый камзол. Всегда носил пенсне, а когда выходил на прогулку, надевал приталенный кафтан и брал с собою трость.

Ещё в мастерской у часовщика Штырькина жила серая мышь Мазуня. Она была уже пожилой, подслеповатой, безусой, с чёрным пятном на мордочке.

От своих сородичей она отличалась тем, что не боялась людей и была очень-очень запасливой. Каждый день подбирала и тащила всё, что падало у мастера под стол. И вот однажды в её маленькой каморке совсем не осталось места.

– Зачем?! Зачем мне всё это на старости лет?! – воскликнула Мазуня и, хорошенько поразмыслив, очистила нору.

Часовщик же, увидев кучу полезных деталей на полу, обрадовался и собрал из них механический хронометр. К удивлению мастера, часы получились не простые, они отмеряли не время, а количество зажжённых звёзд на небе. Днём хронометр стоял, а вечером, когда садилось солнце, Штырькин запускал механизм. Он проворачивал крохотный ключ – и начиналось чудо.

Тик! – зажигалась первая звезда.

Она была самая яркая, но такая стеснительная, что разгоралась в полную силу лишь в те часы, когда все её сёстры и братья уже светили вовсю. Очень скоро она ослепительно сияла, и всё же в первые минуты это было лишь робкое мерцание.

Так! – загоралась вторая звезда.

Тик-так! – и ещё две звёзды проявлялись в ночном небе, будто это невидимый художник макнул кистью в серебряную краску и брызнул ею на холст.

Через мгновение механизм набирал обороты, и уже было трудно уследить за волшебством. Стрелки бежали торопливо и бодро, чтобы успеть зажечь все звёзды в отведённое время.

Тик-так! Тик-так! Тик-так! – отсчитывали секунды, а в небе появлялось всё больше и больше звёзд.

Когда счёт шёл на тысячи и в общем-то было уже всё равно, сколько их там, Штырькин доставал из кармана жестяную коробочку с фруктовыми леденцами монпансье, встряхивал её и тем самым приманивал Мазуню. Мастер угощал старую знакомую, подхватывал, подсаживал её себе на плечо, и они вместе выходили любоваться ночным небом.

Тик! – зажигалась звезда прямо над ними.

Так! – появлялась где-то над Северным полюсом.

– Слышишь? – спрашивал Евграф Федотович. – Это наше звёздное время.

Мышь кивала, они улыбались друг другу, а потом вместе смотрели и слушали, как звучит небо: тик-так, тик-так, тик-так…

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, и к полуночи пружина в хронометре ослабевала, ход замедлялся, стрелки на часах уже не бежали, как прежде, а шагали степенно и умиротворённо. Теперь и звёзды вслед за ними начинали таять.

Ти-ик-так… – засыпали такие недолговечные звёзды.

Ти-ик-так… – небо светлело, и часовщик с Мазуней тоже отправлялись в мастерскую.

Штырькин снимал кафтан, аккуратно складывал длиннополый камзол на стул, ложился на свою жёсткую кровать, забирался под лоскутное одеяло и закрывал глаза. Мазуня забегала в угол комнаты, исчезала в норе и сворачивалась там клубком.

Засыпая, каждый думал о своём. Мышь мечтала сделать новые запасы деталей, чтобы Евграф Федотович собрал правильные часы для счёта любимых монпансье, – слава богу, шестерёнок и пружин на полу всегда хватало. А часовщику виделся механизм нового хронометра, но уже совсем не для звёзд, ему во что бы то ни стало хотелось подсчитать счастливых людей, очарованных этим самым звёздным небом.

Весенняя мельница

По правую сторону от мастерской Штырькина жил повар-испытатель Валентин Пышкин. Как и любой испытатель, он был высокий, широкоплечий, пусть немного полноватый и круглощёкий, но всё же обладающий природной силой.

Одевался Пышкин по-простому, по-деревенски: рубаха-косоворотка, портки, поверх рубашки – льняной фартук, а на голове – белоснежный колпак.

Над входом в его торговую лавку болтался крендель, а на витрине всегда были свежие пряники, пирожные и торты.

Как вы уже могли догадаться, в основном Пышкин испытывал выпечку и сладости: кексы, булочки с изюмом и тянучий мармелад. Жители Ровдиной Горы радовались каждому новому рецепту Пышкина, особенно сладкоежка Мазуня.

Однажды к повару-испытателю пришёл его сосед, часовщик Штырькин (как мы уже знаем, человек самой интеллигентной профессии), и попросил испечь ему французский багет.

– Что ж… – ответил Пышкин. – Придётся постараться. Правда, есть одна загвоздка: на Руси-то испокон веков караваи вширь пекут, а французская булка печётся в длину, значит, и мука нужна обратного помола. Только чтобы такую муку получить, мельница должна не от ветра вращаться, а по ветру. Но, насколько я знаю, этаких-то и во всей Архангельской губернии не сыскать.

Вот и пришлось Пышкину и Штырькину придумывать свою, ровдинскую, мельницу.

Всей деревней выбирали самое открытое и высокое место на горе.

Потом всю зиму