Девять кругов любви - Рам Ларсин

– Это ты! – И потом: – Видишь, Бог есть…

Андрей понял, что она…

– Нет, я не плачу, – быстро проговорила Юдит.

Внезапно его охватила страшная жалость к ней и себе самому. Но выразить это было выше его сил, и он только беспомощно пробормотал:

– Что ты делаешь?

– Я… Вспоминаю прошлое… как старушка, у которой все давно окончилось. Стараюсь понять, почему происходит то, а не иное. Вот два человека, почти одинаковые, я и Орли, но жизнь у нас сложилась совершенно по-разному. – Юдит замялась. – Я… не рассказывала тебе… Той ночью, когда «это случилось», я предложила ей поменяться кроватями, пошутила, что хочу видеть ее сны. Но это была ложь. Я легла в ее постель потому… Может быть, я предчувствовала то, что будет дальше. И Орли тоже, наверное, все знала, но согласилась, только очень пристально глянула на меня.

Юдит помолчала.

– Это была такая игра, – тихо продолжала она. – В детстве, да и потом, повзрослев, мы играли друг с дружкой, менялись именами, подражая голосу и жестам другой. Даже родители путали нас. Иногда мне передавалось их замешательство, и я, как они, переставала понимать, кто из нас кто… А потом Орли… умерла.

Голос Юдит был еле слышен.

– Конечно, время притупляет все. Но порой, как на вечере нашей свадьбы – или что это было – я с прежней остротой вижу сестру. Тогда сознание вины за то, что я жива, а она – нет, снова стирает разницу между нами, я становлюсь Орли, а Орли – Юдит, и отдаю ей лучшее, что выпало мне на долю, а взамен беру… этого мерзавца с липкими руками…

– Как ты сказала? – вскрикнул Андрей. – Боже мой, я мог бы понять, что все твои… грехи существуют только в воображении, а ты… – вспомнил он слова отца, – чистое, безвинно страдающее существо…

– Спасибо… Ты один знаешь, кто я… Только один… – и задохнулась.

– Ты ведь не плачешь, – напомнил он.

– Нет, – сказала Юдит, всхлипывая и смеясь…

– А теперь скажи, ты уже знаешь, как это по-русски.

– Лублу тэбя!

Радость, подстегнутая жгучим шотландским зельем, требовала от Андрея немедленно совершить что-то необычайное, ага, сказал он, тут у вас уже происходило кое-что потрясающее, ходил здесь, не омочив ног, один еврей, что ж, русских этим не удивишь, нам и море по колено, так, спускаемся вниз, и пошли, пошли, идем не хуже других, хотя здесь мелко, настоящего дождя нет давно, наверное, и тогда, двумя тысячами лет раньше, стояла засуха, погоди, тут, кажется, поглубже, но ничего, не тонем, еще шажок, черт! – он отпрянул от скользкого прикосновения какой-то рыбы и, попав в водоворот, закружился, начал падать в бездну, дыхание прервалось, серая пелена застлала глаза, и, почти теряя сознание, он увидел сквозь толщу волн Юдит, отца, и вдали – женщину с нимбом светлых волос и всепрощающей улыбкой, он не сразу понял, что это она… Ему захотелось произнести ее имя, как звал маму ребенком, подражая отцу – Маша, и вдруг заметил, что ее прекрасное лицо обращено куда-то поверх Андрея, словно она теперь не принадлежала только ему одному, и он прошептал, погибая:

– Мария, спаси меня!

Его плечи обхватили чьи-то проворные руки. Два рыбака втащили в лодку Андрея, который все же нашел в себе силы подумать: разве их не должно быть двенадцать?

Потом, обтертый до красноты остатком того же коварного виски, он сказал отцу:

– Это очень странное место… Я видел… маму…

– Ну, мне известно твое воображение, – проговорил Дмитрий Павлович. – В детстве ты часто спал у бабушки, а там, на стене, висела картинка из разноцветной фольги. Сюжет был банально-рождественский: обязательная томная луна, заснеженная елка и, конечно, сусальный ангел. Но в этом китче скрывалась тайна – при малейшем движении глаза линии и краски начинали меняться, превращаясь во что-то серьезное, значительное, никогда не повторяющееся. Луна, например, могла стать печальным лицом женщины, ангелочек – бегущей фигурой испуганного ребенка. Я не раз просил снять это странное произведение, но потом понял, что оно не пугает тебя. Ты лежал в кроватке, поворачивая голову туда и сюда, чтобы увидеть все новые образы, и улыбался. Так, наверное, развилась у тебя потребность фантазии, что – к добру или злу – осталось до сих пор…

Андрею не хотелось спать, он с трудом отказался от мысли снова позвонить Юдит, вздремнув немного, принялся ворочаться с боку на бок и, чуть забрезжило утро, разбудил отца:

– Вставайте, ваше сиятельство, нас ждут великие дела!

До Иордана они добрались за четверть часа. Библейская река буднично текла меж невысоких берегов, поросших камышом. Было тихо и сумрачно. Вверху группа мощных эвкалиптов, скорбя, окружала изломанный пень, оставшийся от их рухнувшего брата, а на опушке одиноко стояла палатка какого-то заядлого любителя природы.

Отец протянул Андрею небольшую бутылочку:

– Ну-ка, наполни ее для твоего деда. Будет подарок к его дню рождения. Шутка ли, восемьдесят пять лет!

Помня вчерашний печальный опыт, Андрей осторожно прошел поглубже и набрал прозрачной воды. Потом замер: к нему, пробираясь сквозь молочный туман, приближались черные женщины. Их мощные корпуса легко рассекали небыстрое течение, а белые платья казались парусами, ведущими в желанную гавань. Негритянки окружили светлые блики, отражавшие раннюю зарю – что, несомненно, указывало на место крещения сына божьего – и стали окунаться, осеняя себя крестами.

Андрей повернул назад, но тут его тоже ждал сюрприз. На берег высыпала ватага пейсатых подростков, которые принялись поносить женщин, осквернявших истинную веру. Христианки, впрочем, не испугались и лишь отворачивали голову в сторону, как бы подставляя обидчикам другую щеку, а потом запели псалом о кротости царя Давида.

Для иудеев же главным в характере прославленного предка была сила воли. Вот почему хрупкий юноша одолел верзилу Голиафа, пользуясь единственным оружием – пращей, и прыщавые мальчишки начали с криком забрасывать женщин камнями.

Тогда на холме возникла фигура бородатого парня, очевидно, спавшего до сих пор в палатке. Он протер глаза и сердито гаркнул что-то вроде:

– Ка-а-ту-у!

Нескончаемые гласные и бесцветная кожа с пятнами чрезмерного загара выдавали в нем уроженца Скандинавии, обделенной неграми, евреями и солнцем. Раскатистый бас северянина разбудил его подругу и две другие пары – как они, все атлетического сложения, помещались под небольшим тентом, не укладывалось в примитивные законы эвклидовой геометрии. Вскоре их голоса присоединились к возмущенному воплю товарища.

– Ка-а-ту-у! – скандировали скандинавы.

Однако вмешательство третьей стороны не только не успокоило, а еще больше раззадорило спорящих. Быстро организовав единый фронт, они обрушили на головы непрошенных гостей проклятия, которые звучали по разному, но имели в виду одно и то же. В свою очередь бородач прибег к хитрому маневру, чему немедленно последовали его друзья, – вся компания, сбросив единственное, что оставалось от их ночного туалета, принялись голышом прыгать на виду у ошеломленных зрителей.

Странное дело: минуту назад неистовая брань и грубые жесты, противоречащие самому духу общей для иудеев и христиан Книги, не представлялись им греховными, но в голом человеке, таком естественном в окружении голубого неба и зелени, они сразу узрели нечто сатанинское. Тут уж потрясенные негритянки, прикрывая ладонями глаза, побежали по мелководью к другому берегу, да и мальчишки отступили в панике, не сводя, впрочем, взгляда от адского сияния женской плоти.

Наконец настала всеобъемлющая, абсолютная тишина, как перед чем-то чрезвычайно важным. И вот оно: последние клубы тумана растаяли, и над рощей взошел огромный алый шар. Внезапно все ожило – бодрый порыв ветра взъерошил ветви деревьев, запели птицы, пчелы, жужжа, начали ежедневный непосильный труд, и люди тоже внесли свою долю в это взволнованное пробуждение природы: они подняли самую красивую девушку, юную и нагую, на широкий пень, словно горящий в пламени солнечных лучей. А остальные неистово плясали вокруг, как бы совершая жертвоприношение творцу нового дня, и тянули бесконечные гласные – таков уж был язык у этих язычников…

– Еще одна религия, – проговорил Андрей.

Отец улыбался:

– Эта земля постоянно беременна богом!

Глава седьмая

Он уже не засиживался над какой-нибудь старой, не раз перечитанной книгой – Конрада или Фейхтвангера, а думал о том, что биржа нервничает, то падает, то подымается, и о налоговом инспекторе, докопавшемся до нескольких его темных сделок, не известных даже жене, которая брезгливо морщилась от сенькиных махинаций с деньгами, не стесняясь, однако, тратить их на дорогие вещи. Ах, продать бы все – и этот широкий дом, и жалкий заводик, почти не дающий прибыли – да убежать куда-нибудь, в Россию, что ли…

– Нет в тебе настоящей деловой хватки, – говорил ему маклер. – Ты слишком образован, а образованные всегда проигрывают.