Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Россия, которую мы не можем завоевать и уничтожить в техническо-культурном смысле, но которую мы можем освободить для ее сущности и открыть ее для всей широты страданий как для сущностного спасения Земли» – фраза, заметим, актуальная до сих пор в свете все усиливающегося противостояния Запада и России, и, действительно, нельзя не оценить мужество Хайдеггера, не убравшего ее из последующих изданий… А как вы относитесь к работам уже самого Бибихина? Могу ошибаться, но, мне кажется, философы последних советских и первых постсоветских мало кому известны – или известны адекватно – но могут быть сравнены с серебреновечной русской философией хотя бы по накалу смыслопоиска. Я говорю про Лосева, Аверинцева, Бибихина, Налимова, Хоружего, отчасти Галковского, Головина…
Владимира Вениаминовича Бибихина я считаю своим учителем. Это, несомненно, выдающийся философ, причем европейского уровня. Он стал широко известен в академических кругах в начале 1990-х гг. благодаря лекциям в МГУ, собиравшим поточные аудитории, потом благодаря нескольким бестселлерам, среди которых я назвал бы прежде всего «Язык философии» и «Новый Ренессанс». Не хочу повторять того, что я уже говорил в своих некрологах, интервью и статьях о Бибихине. Но мне кажется, в контексте вашего вопроса, важно отметить один момент – у Бибихина было глубокое понимание тех революционных изменений, которые происходили с нашей страной на рубеже 80–90-х гг. Он четко распознал главную опасность в ситуации напряженного ожидания перемен – опасность исторического «срыва» отдельных личностей и всего общества: либо оптимистического срыва в безудержный активизм, стремление все сломать и выстроить по-новому, руководствуясь заимствованными кальками и шаблонами, либо идеалистического срыва в пассеизм, болезненное и мучительное переживание «России, которую мы потеряли». Незадолго до своей преждевременной кончины в конце 2004 года он, по-моему, увидел, что мы близки к тому, чтобы упустить шанс «другого начала». Неслучайно в 2003 г. он опубликовал одноименный сборник статей. Там же была и важная статья о «своем, собственном» – мощное и смелое (в том числе, если иметь в виду резонанс от дела ЮКОСА) высказывание о судьбе собственности в России. Там он рассуждает о том, что русское слово свобода, производное от своего, помогает понять собственность, proprietas, не в смысле принадлежности себе, а в смысле обретения своего как собственной сути. Собственность – это не голая юридическая принадлежность, а способность дать вещи стать собственно ею самой и дать самому себе стать собственно собой. И быть захваченным этим процессом. Иными словами, собственность – это не только набор вещей или другой объект контракта, но это и качество или состояние, когда что-то существует как собственно оно само. Собственность – это свойство того, «что вернулось к себе и стало собственно своим». Любимый пример Бибихина: земля становится собой, когда ею пользуются как землей, а не как просто пространством для перепродажи и прибыли, т.е. когда ее «осваивают» (начиная с Кодекса Юстиниана освоение и пользование есть первая составляющая права собственности.) Поэтому никто так не освоит землю, не сделает ее собственно землей, как крестьянин, в нее вросший и на ней выросший. Присвоит любой, освоит не каждый. И следующий диалектический ход, который Бибихин делает вместе с Гегелем, заключается в том, что стать собственно самим собой может лишь тот, кто помог вещи стать собственно ею самой. Вы видите, насколько органично у Бибихина сочетается русская философия с европейской философской традицией. Это школа в лучшем смысле этого слова, дисциплина мысли. Но, к сожалению, а может быть, к счастью, эта школа не получила никакого институционального оформления. Почему – другой вопрос из области социологии знания, интеллектуальной истории. Эта мысль также не имела и широкого общественного резонанса ввиду того зачаточного состояния, в котором в первое постсоветское десятилетие пребывала публичная сфера. К тому времени классический тип «интеллигента» уже ушел (Бибихин еще успел издать перед смертью книгу воспоминаний о своем учителе А. Ф. Лосеве и своем друге-сопернике С. С. Аверинцеве), а новый тип «интеллектуала» еще не появился. Так вот, практически все перечисленные вами философы – это замечательные мыслители, ученые, переводчики, причем, как правило, и мыслители, и ученые, и переводчики вместе (как, например, математик С. С. Хоружий, который является блестящим переводчиком Джойса и теоретиком синергийной антропологии), но они не создали школы в расхожем смысле этого слова. Они были одиночками, вокруг которых существовал более или менее сплоченный круг одиночек (как, например, кружок Головина). И во всяком случае их уровень никак не ниже, а во многих случаях и выше, чем уровень философов Серебряного века. Философия как любовь к мудрости – это вообще дело одиночек. Я считаю, что в постсоветский период в нашей стране сложилась такая двойственность, одновременность публичного и непубличного обсуждения и осмысления философских вопросов с характерным преобладанием второго типа над первым. У этого есть, конечно, предпосылки в позднесоветском периоде и даже раньше. И то, что обычно изображается «критически мыслящими» и «свободно парящими» интеллектуалами как недостаток, может оказаться в нашей ситуации преимуществом. Идеологическое давление на философию в советский период было хорошим уроком. К сожалению, его тоже часто забывают, стремясь подстроиться под господствующие формы дискурса – очевидно, ради каких-то внешних по отношению к самой философии целей.
Любопытное совпадение – буквально на днях я написал небольшое эссе о «Другом начале», хотя, конечно, глубоко лирического свойства. В Серебряном веке философия и религия, их поиск часто шел очень близко, если не слитно. Есть ли сейчас столь же значимые пересечения философии и религии?
Да, очень хорошо, что сейчас переиздали
