Родная старина - В. Сиповский

Переговоры длились 23 заседания; наконец был заключен договор (3 августа 1678 г.): 1) перемирие заключалось на 13 лет; 2) полякам возвращались Невель, Себеж и Велиж; 3) уплачивалось 200000 р., – никаких уступок не жалело московское правительство, лишь бы сохранить Киев.

Конный жилец. XVII в.

После двух неудачных походов в Малороссию султан ограничился тем, что стал подстрекать крымского хана делать опустошительные набеги на Украину. Татары подходили к самому Киеву, но были отбиты; а затем храбрый казацкий вождь Сирко нанес им поражение и даже вторгся в их владения. Эти неудачи побудили султана искать мира. Начались переговоры, и 3 января 1681 г. в Бахчисарае было заключено с турками и татарами перемирие: султан отказался от своих притязаний на Заднепровскую, т. е. Восточную Украину; за Россией осталось и Запорожье. Туркам досталась Западная Украина, прежние владения Дорошенко, представлявшие раньше богатейшую, цветущую местность, которую поляки называли «раем», а теперь обращенные в пустыню.

Так кончилась война за Малороссию.

Война с Турцией заставила русское правительство искать союза на Западе: в Австрию было послано посольство, чтобы возбудить и ее к войне с Турцией. Война эта заставляла Москву ладить со Швецией, с которой было немало пограничных счетов, и с Польшей.

Польша сильно опасалась Турцию и добивалась всячески не только оборонительного, но также и наступательного союза с Москвой против турок. В бесконечных переговорах польские сановники пускали в ход все красноречие свое, приводили всевозможные доводы, чтобы убедить русских помочь Польше и войском, и деньгами в случае войны с Турцией, выставляли на вид, что турки являются даже более естественными врагами русских, чем поляков, потому что «Русь греческой веры, а они (турки) владеют греческими государствами, а греки всегда чают себе от царского величества обороны и от руки басурманской освобождения; а с римлянами (католиками) неприязни турки не имеют и легко их почитают». Указывали поляки и на то, что турки будут добиваться всей Украины, которую будто бы еще Хмельницкий предложил им в подданство; что даже и религия мусульман не позволяет им никому уступать своего; стращали тем, будто турки подбивали казанцев и астраханцев восстать на Москву… При другом случае поляки старались затронуть религиозное чувство русских и соблазнить их тем, что при наступательной войне с Турцией они найдут сильную поддержку даже в турецких владениях. «Вере христианской и церквам благочестивым, – говорили поляки, – от басурман, конечно, утеснение. И опасение турки великое имеют от царского величества, потому что христиане, под турком живущие, все того ожидают, чтобы царского величества войска в их землю вступили, христиане все от турок отступили и приключились (присоединились) к войскам царского величества».

Русские сановники и послы все это внимательно выслушивали и признавали, конечно, что есть доля правды в этих словах, но умели они хорошо блюсти и выгоды своего отечества и не очень-то поддавались на польские уловки и приманки. Как видно, русские послы и дьяки посольского приказа ясно понимали, что одна Польша, слабая и внутренним расстройством, и внешним положением, – плохой союзник; что она, подобно Турции, – естественный враг России и не прочь всегда, как показал горький опыт, попользоваться при случае насчет русских земель… И потому русские послы по большей части отвечали уклончиво, ловко тянули переговоры, не отнимая у поляков надежды на союз и в то же время не связывая себя никакими обещаниями. Ссориться с Польшей было тогда не время, и потому русским послам из Москвы предписывалось вести с польскими сенаторами «пространные и пристойные любовные разговоры», «чтобы и впредь множилась дружба и любовь», только запрещалось письменно излагать полякам эти «любовные разговоры»…

По восточным и юго-восточным окраинам России по-прежнему было неспокойно, – постоянно волновались кочевники: калмыки, башкиры; донские казаки своевольничали, задирали калмыков, особенно же яицкие казаки, проявлявшие буйные наклонности – среди них еще силен был разинский дух. Царским воеводам приходилось силою смирять их. В Южной Сибири шла борьба с киргизами; на востоке поднимались то якуты, то тунгусы, – старались отбиться от платежа ясака, от притеснений собиравших его служилых людей. На севере самоеды тоже попытались избавиться от сборщиков дани, напали на них, так что те едва успели спастись от гибели. Эти беспорядки и волнения возникали больше всего от своеволия казаков, которых правительство никак не могло обуздать, да от притеснений и неправд своекорыстных воевод и сборщиков дани.

Уничтожение местничества

Среди разных военных предприятий и сношений с другими государствами московское правительство не упускало из виду и внутренних дел. Особенное внимание было обращено на служебные беспорядки, на просвещение и на борьбу с расколом.

Служебные беспорядки в делах военных и гражданских вызывались нередко местничеством.

Это своеобразное явление древней русской жизни произошло из родовых понятий, по которым каждый отдельный человек был тесно связан в одно целое со своими родичами. Можно сказать, что в те времена даже и не понимали человека как отдельное лицо, вполне самостоятельное, независимое, ответственное только за самого себя, как понимают теперь; в каждом лице видели только часть целого, а этим целым был род. Единство рода, как бы он ни разрастался, по большей части строго сохранялось, – особенно это надо сказать о знатных людях, которых связывали и поземельные владения. В старину крепость родового союза проявлялась во всем: один из членов рода должен был, например, заплатить большую сумму денег, – все родичи обязаны были помочь ему. Старшие члены в роде, которых величали господами, должны были смотреть за поведением младших родичей, хотя бы и взрослых, служащих. Даже правительство считало себя вправе взыскивать со старших членов рода за проступки младших. Такой родовой, или патриархальный, склад жизни в первобытные времена приносил немало пользы: когда еще слабо у людей чувство законности, не существует понятий об общественных обязанностях, тогда родовая связь сдерживает человека от дурных поступков, которые могут навлечь позор, а не то и беду не только на него, виновника, но и на весь его род, а с другой стороны – дает человеку уверенность, что в случае беды он всегда найдет в родичах поддержку. Но эта же родовая связь и рознит людей, – заставляет их нередко выгоды своего рода ставить выше пользы всего общества или народа. Родовые счеты побуждали удельных князей к усобицам; родовые же счеты привели потом бояр к местничеству.

Если одно лицо немыслимо отделить от рода, составляет с ним одно нераздельное целое, то понятно, что с повышением на службе каждого лица возвышается и целый род его, а с понижением – понижается и весь род. Теперь, в наше время, почти всякий волен себе выбирать какую хочет службу, взяться за любой труд, потому что отвечает сам за себя; в старину же человек должен был прежде всего подумать о роде, так как обязан был беречь родовую честь во что бы то ни стало: она была для него выше всего. Назначает царь боярина в какую-нибудь должность, приходится служить под началом другого сановника; если этот последний более знатного рода, то первый служит без всякой опаски, – порухи своему роду он тем не причиняет. Но беда, если начальник, хотя бы заслуженный и способный сановник, невысок родом своим: более родовитому человеку подчиняться такому начальнику значило, по тогдашним понятиям, уронить честь своего рода, поставить его ниже рода своего начальника и дать право всем родичам и потомкам последнего, ссылаясь на этот случай, считать себя выше, знатнее родичей и потомков первого. Такая поруха родовой чести, по родовым понятиям, считалась непростительным преступлением. Вот почему в старину русский знатный человек, беспрекословно повиновавшийся государю, считавший себя холопом его, выказывал полное неповиновение, когда дело шло о том, чтобы унизить свой род, занять место ниже человека менее родовитого, – готов был скорее пойти в тюрьму, подвергнуться батогам, кнуту, лишиться имений, чем причинить бесчестие всему своему роду. Уронить достоинство своего рода – значило навеки опозорить себя не только в глазах всех своих родичей, но и в глазах всех порядочных людей. Московские государи, конечно, и сами сообразовались при различных назначениях мест со степенью родовитости; но не всегда же можно было соблюсти все тонкости родословия, – иногда приходилось же давать предпочтение таланту пред породой, и вот тогда и возникал вопрос для человека, стоявшего за свою родовитость, как быть: подчиниться воле государя – значит, уронить весь свой род, не подчиниться – значит, навлечь на себя гнев государя, лично пострадать. Понятие о родовой чести так высоко ставилось, что почти все избирали последнее. Раньше, пока еще существовали уделы, для служилого боярина был исход, если казалось ему, что государь жаловал его не по роду, – тогда можно было отъехать на службу к другому князю; вот почему бояре так и дорожили в старину правом свободного отъезда; но времена эти миновали: уделов не стало, Русская земля сплотилась около Москвы, а здесь, в Москве, около государя столпились многочисленные бояре; среди них были и князья Рюриковой крови, и заезжие потомки татарских князьков, и разные выходцы из Западной Европы, – все они изо всех сил стараются обратить на себя внимание государя, стать к нему ближе, подняться выше других, – тут уж родовой гордости пришлось выносить частые и тяжкие удары. Русских родовитых бояр не оскорбляло возвышение разных заезжих иноземных бояр, – с ними нельзя было считаться родовитостью; как проверить их происхождение? – быть может, они и очень родовитые. Иное дело свои боярские роды: и они сильно разрослись и разветвились, но все-таки можно, хотя и с большим трудом, разобраться, какой из них старше. И вот тут в среде русских бояр и начинаются бесконечные споры из-за старшинства при назначении на разные места. Приходится, например, царю послать кого-либо послом, или на войну, или назначить в приказ, и надо дать ему в товарищи или в помощники другого, а этот последний по роду своему считает себя равным или знатнее первого, и начинается дело: один не хочет быть под началом другого и ставит себе это в позор и бесчестье, а тот в свою очередь считает себя обиженным этим заявлением и подает челобитье царю, жалуется на обиду, указывает, что отец обидчика, дед или прадед служил в подчинении у его деда или прадеда. Царь по челобитью приказывает сыскать в разрядных книгах, какой род честнее. Если окажется, что назначенный в подчиненные равен или выше родом того, с кем приходится служить, то назначают другого, менее родовитого, а если ниже, то приказывают служить без упорства. Если же и после справки он будет упрямиться, то за ослушание его сажают в тюрьму или подвергают другому наказанию. Местнические счеты особенно усилились с того времени, когда среди родовитых русских бояр стали появляться «худородные» люди, жалованные бояре, получившие сан благодаря своим дарованиям да царской милости, – такие, как Ордин-Нащокин или Матвеев. Назначает, например, государь Афанасия Лаврентьевича Нащокина вести переговоры с польскими послами, а в товарищах у него велит быть стольнику Матвею Пушкину, а тот бьет челом, что ему, Пушкину, меньше Афанасья быть невместно. Нащокин в свою очередь жалуется царю, что Пушкин бьет челом не делом. Государь приказывает Пушкину служить как велено, но тот упорствует. Дело кончается тем, что государь посылает ослушника в тюрьму и велит ему сказать, что от него отпишут вотчины и поместья, если он не покорится; но Пушкин стоит на своем: