Союз пяти королевств. Трилогия - Татьяна Геннадьевна Абалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Царевна сделала весьма своевременный шаг, потому как в полете оказался еще один весьма увесистый том.
«В подземелье у колдуна. Зелья и яды», – прочла воспитанница, боясь даже приблизиться к жуткой книге.
– Ох, что же ты все раскидала?
Луна вскрикнула от страха, никак не ожидая чьего-то присутствия. Она резко развернулась, готовая кинуться прочь из комнаты.
Вошедшая в библиотеку монахиня была молода и хороша собой. Черные одежды не испортили ни сияющего блеска светлых глаз, ни милой улыбки, которой та одарила схватившуюся за сердце воспитанницу.
– Это не я… Они сами повыпрыгивали… – пролепетала царевна, понимая до чего нелепо звучат ее оправдания. – Ну правда…
– Я верю, верю! – успокоила ее женщина, спокойно собирая книги. Луна едва успела подхватить последнюю: ей сделалось неловко, что она стоит истуканом. Монахиня даже не попыталась отыскать место на полках, и тем более лезть наверх, откуда «сбежали» тайные труды умельцев варить хмель и яды, а просто сложила их на ближайшем столе, где уже лежали оставленные кем-то книги. – Ветер уберет, – пояснила она и опять улыбнулась, а потом лукаво добавила: – Ну, здравствуй, Луна! Наверное, заждалась свою наставницу? Вот я и пришла!
– Сестра Светица? – царевна не могла поверить своим глазам. К ней для объятий тянула руки та, что совсем недавно готовилась к смерти. – Я ждала чуда, – Луна качнула головой в сторону книг, – но никак не ожидала, что оно явится подобным образом! А вы совсем не старая!
Что есть старость для тринадцатилетних детей? Сорок – уже закат жизни. А тут словно старшая сестра!
– Что? Нравлюсь? – ямочки на гладких щеках и никакой бледности, лишь тонкие запястья да сбивчивое дыхание указывали на то, что выздоравливающая еще не вошла в полную силу.
– Да.
– Спасибо тебе, родная!
Луну расцеловали и крепко обняли. Свет и радость наполнили ее душу, но вспомнилось вдруг, как выла и билась умирающая, обхваченная руками неумелой целительницы.
– Простите, я сделала вам больно.
– Только мертвые не чувствуют боли. Боль – это тоже жизнь. Вот с нее и начнем наше первое занятие.
***
Царевна не сразу заметила, что у двери ее спаленки кто-то стоит, а потому застыла, когда человек зашевелился и отлип от стены.
Ветер! Как было не узнать его легкие волосы, что колышутся при каждом движении, высоту роста – мало кто в монастыре был выше его, и бледное лицо с тревожно блестящими глазами?
Ей бы порадоваться за подругу, которая спит и не знает, что нравящийся ей воспитанник отирается у порога, но отчего-то по щеке поползла слеза обиды.
«И не нужен он мне! Не нужен! Я же люблю другого! Генриха!» – а рука предательски полезла в карман, в котором хранился носовой платок.
Ветер неожиданно шагнул навстречу, как будто поджидал именно ее, Луну, и с сочувствием спросил:
– Устала?
Тут просто невозможно было удержать слезы. Простой вопрос разом открыл все запруды, и усталость, смешанная с ужасами дня и осознанием, что для красивого мужчины она всего лишь глупая девочка, дали повод бестолково разреветься.
Как же хорошо прижиматься к его груди! Пусть рука гладит по голове, будто Луна вовсе не целительница, только что вытащившая с того света шестерых сильных воинов, а несмышленый ребенок, ей нужно было выплакаться, иначе слезы камнем легли бы на сердце.
Она была благодарна Ветру, что он молчал. Луна бы не вынесла, если бы из его уст посыпались слова утешения или насмешки. Ее и без того за минуту слабости сжигал стыд.
Старший воспитанник отвел зареванную девушку в купальню, где умыл холодной водой и, присев на корточки, промокнул появившимся невесть откуда носовым платком раскрасневшееся лицо.
– У меня есть, – попыталась было увернуться царевна, вытащив из кармана второй, но Ветер лишь кивнул.
– Оставь, тебе еще пригодится.
***
Потом, гораздо позже, когда Луна уже справилась с неровностью дыхания, порывающегося издать некрасивый всхлип, Ветер спросил:
– Тяжело было сладиться с даром?
– Да, – вздохнула, пряча глаза. – Я все делала неправильно. Нельзя было прижиматься к больным, нельзя было обнимать и стараться рывком вытащить болезнь. Это лишь причиняло страдания и мне, и им. Надо было накручивать черноту вот так… – она повела руками, будто наматывала на ладони нити. – Тянуть по чуть-чуть, легко и осторожно, а потом смывать с рук в нашептанной воде. А я рывком чуть ли не все жилы вынимала… Даже тогда, когда люди просто дотрагивались до меня.
– А как теперь? Теперь дотрагиваться можно?
Луна не видела лицо Ветра, но почувствовала в его словах улыбку.
– Теперь можно. Я научилась прятать дар, не давать ему растекаться по всему телу. Вызывать лишь тогда, когда он нужен.
– То-то мне с тобой так хорошо…
Царевна недоверчиво покосилась.
– В вас вовсе нет никакой черноты, потому и раньше могли без боязни трогать меня. Ох! Я не то хотела сказать! Совсем не то!
– Ну-ну! Только не плачь. У меня больше нет сухих платков.
– Есть, – протянула и тут же спрятала в руках до невозможности скомканную ткань, утратившую былую привлекательность. Чтобы увести беседу в сторону, Луна спросила то, что никак не давало покоя: – А как вы догадались, что у меня дар целителя?
– А я и не знал. Ты сама только что все рассказала.
Луна скривилась от досады. Ведь действительно, Ветер лишь поинтересовался, тяжело ли ей было научиться управлять даром, а она тут же все выложила. Плохой из нее хранитель тайн, очень плохой!
***
В купальне, где из некрепко прикрытого крана звонко капала вода, было на удивление уютно. Низкая скамья, рассчитанная на одного человека и шайку, откуда он при купании черпал бы воду, заставляла сидеть двух воспитанников тесно-тесно. И эта близость заселяла ум царевны ложными чувствами.
«Не меня ведь ждал! Просто увидел слезы и проявил участие!» – сама же и разрушила установившуюся гармонию, когда каждый думал о своем, не спешил подняться с узкой скамьи и вернуться в холодный коридор.
– Вы к Лилии пришли, да? – Луна
