Именем Ея Величества - Владимир Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У неё свои доводы — с голоса герцога. Россия, Голштиния, Швеция будут действовать воедино. Понимай — добывать Шлезвиг, бить Данию, Англию.
— Я решила.
Новый припев, с недавних пор. Разумейте — именно я, самодержица, без чьего-либо наущенья…
Порешила также поручить герцогу Преображенский полк. Это Данилыч предвидел. Со смертью Петра полк лишился верховного шефа, а таковым должен быть член монаршей фамилии. Кроме голштинца некому… Вздумает своевольничать? Ну, средство найдётся. Гвардейцы надёжны. Ещё загодя, в апреле, князь возвёл пятьдесят унтер-офицеров в прапорщики, а сим манером и в потомственное дворянство. Командир-то покамест он…
В Семёновском — Бутурлин, имеющий шефом Екатерину. По зову князя привёл к его постели старших начальников из обоих полков. Новость выслушали, понурились. Данилыч щипал свой ус, подмигивал.
— Чай, герцог не волк. Мы, чай, не зайцы.
Спросил, нет ли жалоб. Сполна ли, всем ли выдано жалованье. Нет ли достойных для повышения в градусе или для награжденья. Представить список. Потом, смеясь, поведал:
— «Виват» велено кричать.
— Что ж, крикнем, — добродушно заурчал Бутурлин. — Труд не велик.
Данилыч кивнул.
— Значит, коли парад, так «виват». А служба службой, герцогу не встревать. От сей докуки вы избавлены. Ему устав наш не прочесть. Команды наши, не знаю, выучит ли… Говорите, господа, говорите! Служит воинство, служит, — а тужит о чём?
Бутурлин гладил пышные усы, отращенные недавно, генеральские.
— Толкуют насчёт войны, господин фельдмаршал. Везде толкуют — в полку, в народе, на свадьбе вот… Один голштинец ярился — «смерть датчанам!». Вестфален, датский посол, аж побледнел. Слышно, — матушка-царица в поход пошлёт. Верно или врут? Государь не велел ссориться с Данией из-за Шлезвига, малости такой.
— Не велел, — подтвердил князь. — Одним, без алеатов, ни в коем случае.
Договор с Швецией [87], заключённый в прошлом году, незыблем. Условились обе державы добывать герцогу Шлезвиг уговором или оружием. О том секретная есть статья. Положим, не секретная уже — послу Франции известно.
— Продали?
— Кто разнюхал?
Фельдмаршал дёрнул плечом небрежно. Вздохнул, пошевелил пальцами.
— Секреты — вода, в горсти не удержишь. Сегодня тайное, завтра явное.
Мог бы назвать Бассевича, будь прямая улика. Ганноверец по рожденью почитатель Георга, короля Англии и Ганновера. Британского посла в Петербурге нет, так есть французский. Горохов докладывал — Бассевич с Кампредоном дружит.
Лакей Кампредона Пьер оказался падким на рубли. Один из молодцов Горохова к нему подсел в питейном доме, познакомился. Выведывал постепенно. Гости у посла по четвергам, разные гости — земляки, датчане, пруссаки. Дурачатся — один больше всех заячьего рагу слопал, другой по-поросячьи визжит неподражаемо. Что ещё? Неужто одни потешки? Нет — есть в компании избранные. Принимает их Кампредон поодиночке. Это Бассевич, датский посол Вестфален… Пьер подслушивал, но шептались тихо.
Поди-ка, с ведома герцога… Сказано царице, сказано и повторено — осторожнее с зятем, с министром его! Двуличны сии союзники. Сердится, не верит.
Не хочет верить.
Свадьба отзвенела, но не забылась. Угли на площади сгребли, в Неву скинули, дух ествы курится.
— Мне ломоть отсекли с баранью голову. Во! А винцо господское слабое.
Кто не пробился к угощенью, тот слюни роняет, слушая. Отведал вчуже. Детям, внукам — скажет — гулял на свадьбе, сыт был и пьян, милостью её величества.
— Царевну, говорят, неволей к венцу свели. Так нешто девок спрашивают? Её государь сосватал.
— Жемчужина-то у ей! Видали в церкви?
— Король какой-то подарил, слыхать. Нам от всех держав уваженье.
— Вороные-то немецкие! Эх, вороные, чистый бархат!
Шестёрка да карета богатейшая — раскошелился прусский король. Матушка царица проехала в слободы, по набережной — дала людям поглядеть.
— Голштинцы отчалят скоро. И с Богом! Хлеб дешевле будет.
Вздорожало всё шибко последние годы. Кто виноват? Мнения различные. Недород из лета в лето, крайнее разоренье крестьянства, наплыв иноземцев.
— Везде шныряют, в соборе гвоздь хранится, с креста Господня. Шасть — немец! Епископ с поклоном, морген, морген. В руки дал. Немцу-то…
— Ой, грех!
— Пришлый человек извещал — отступили мы от истинной веры, потому и земля не родит.
— Едоков много. В Питере вот, не сеем, не жнём… Один с сошкой, семеро с ложкой.
— С сошкой-то я барский был, а здесь царский.
Адмиралтейский он — синий бострог, сапоги. Корабль «Не тронь меня», спущенный недавно, — вон на Неве! Любуйтесь! Силища морская, на страх супостатам.
— Не дай Бог, война!
— Губернатор заезжал к нам намедни… Сильнее нашей державы нет. Англичане — и те боятся. Они на что корабельщики, а наш вон этот как распустит паруса… Враз обгонит.
Куртка-бострог покроем матросская, медные пуговицы сияют, лоснятся сапожки добротной кожи. Пётр с умыслом одел адмиралтейцев, литейщиков, оружейников в униформу — гвардия они, работная гвардия. Рабское выколачивал. Учредил, оглядываясь на запад, ремёсленные цехи, цифирные школы, где обучали грамоте, арифметике, геометрии. Создатели новой столицы — суть помощники царя, участники дел великих. Втолковывал сам, разговаривая запросто, сам и пример подавал — скромностью, трудолюбием. Мы все, мол, служим отчизне. Цель наша — процветание России; её могущество — общая польза людям всяких званий.
Також и губернатор. Голос другой, жидковатый, а речь царская. Подобно государю идёт к народу, не гнушается. Ягужинский тоже, Голицын, Апраксин — приветливы, но всё же с Александром Данилычем не сравнить. Он-то хватил тут горя — на болоте.
О том, о сём судят горожане, выходящие из церкви в воскресный день. Будет ли хлеб дешевле? Можно ли унять обманщиков-торгашей?
— Царь окоротил бы …
— Они живучи, ироды.
— На Москве самозванцев изловили. Двое… Один будто Алексей-царевич, и другой тоже.
— Лбами бы хрястнуть бесстыжих.
Питер самозванцев не видел, юроды бродячие, проклинающие царя-антихриста и затеи его, редко добираются сюда, редко встречают сочувствие. Город от всех российских отличный, гвардеец среди городов, готовый к походу.
Пороха, пушек, ружей — вдоволь и с лихвой. Хлеба нехватка, зато вкус свадебного гостинца на зубах.
Светлейшему от её величества вместо благодарности за старания — афронт. Ягужинского обласкала, супруге его приколола вензель статс-дамы. Узнал, вернувшись домой после целительной мыльни.
Хоть снова в пар.
— Голштинец устроил. Как же! Сватушке милому Пашка-то шаркал в Вене.
Умаслил цесаря — брак России с Голштинией выгоден-де Австрии. Число верных ей алеатов возрастёт. Благословил цесарь, да и пенсию назначил Пашке, прилепил к себе с тех пор.
— Союз двух сердец, — недобро усмехался князь, ковыряя вилкой отварную стерлядь. — А сколько союзов вокруг рождается! Да прочных-то мало.
— Всяк человек ложь, — вставила Варвара.
Дарья, выслушав речение князя благоговейно и помолчав, промолвила:
— Лабиринт Минотавра.
Рассуждения политические, труднодоступные её тревожат. Лабиринт, потёмки, чудище где-то в засаде. Ушла проверять Сашку — ленится, надобно усадить за уроки.
С Варварой отвёл душу Данилыч:
— Зятёк ненаглядный… Гусь ощипанный…
Горохов прозвал. Странная на гербе Ольденбургов птица. По мысли-то лебедь — что иное мог заказать рыцарь Эгилмер, основатель рода? Оперенье белое, шея длинная, но косолап и толст. Хилое было художество. Исправлять, верно за грех почитают. А два зверя коротконогих, хвосты закручены — неужто львы? Собака на задних лапах — ей-то зачем секира нужна? Символы неких деяний, быльём поросших. А спеси-то у голштинца! Теперь на Апраксином доме лепит герб, будто навек вселился.
— Катрин носится с зятем. Душу вынет. Машет на меня как на муху!
— Обожди чуток. Похмелье у неё.
— Во чужом пиру, — встрепенулся Данилыч. — Как с ней быть? Остеречь её хочу, да опасно — зятю выложит.
— Баба она.
— В том и беда.
— Такой Бог создал, — Варвара метнула лукавый взгляд. — Ты пугай её!
— Заладила. Прежде она бояр боялась. Храбрая стала амазонка.
— Пугай! Сочини пугало! Какое? Моя башка бабья, твоя мужеская.
Сознаёт вековуха, умнейшая из женщин, — предел ей положен. Насчёт пугала сам мозгует. Дома и в пути, в постоянных рейсах с берега на берег.
«Не тронь меня» снаряжён, грузно осел под орудиями. Флагманом выйдет в море, главой эскадры. С ним семнадцать кораблей линейных, пять фрегатов, семьдесят галер. Случается, когда пушек много, сами начинают стрелять. Избави Бог! Коли тешить царицу, так залпами холостыми… Того же мнения и Остерман — виртуоз дипломатии, и Апраксин. Старый моряк близорук, невольно может попасть впросак.