Роялистская заговорщица - Жюль Лермина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем, понизив голос, она прибавила:
– У него столько горя, такая печаль, он никогда не утешится… Дело в том, что я очень напоминаю ему мать.
Она вздрогнула и провела рукой по глазам:
– Я вам рассказываю все это… Я думаю, вам надоело меня слушать…
– Как можете вы это думать? – воскликнул Лорис. – Мне представляется, что вы моя сестра, и все, что близко вам, близко и мне.
– Слова! Слова! По выходе отсюда, когда вы очутитесь около вашей хорошенькой, очень хорошенькой невесты, вы, конечно, скоро забудете о нашем братстве! И чего доброго, когда вернется ваш король, – она так важно произнесла это монархическое слово, – вы, пожалуй, даже велите арестовать дедушку, отца и меня!
Лорис быстро встал.
– Это очень не любезно с вашей стороны, – проговорил он, – и не знаю, где повод к тому, чтоб вы меня оскорбляли. Я ненавижу все, что даже издалека походит на преследование, я бы скорее позволил себе отрубить вот эту руку, чем подписал бы четыре строчки, которые лишили бы кого-нибудь свободы. Вы считаете меня за очень дурного оттого, что я роялист? Разубедитесь в этом, я тоже понимаю великодушие и преданность, и я такой же добрый, как Гракх Картам и Жан Шен.
– О, насчет этого… – заметила Марсель, качая головой.
– Вы сомневаетесь во мне? В таком случае я вам докажу это на деле. Во-первых, вы, кажется, сомневаетесь в моей любви к родине. Разве я не уезжаю сегодня? Я офицер. Я исполню мой долг, и, если меня убьют, я надеюсь, что тогда мадемуазель Марсель Картам согласится не обвинять меня.
Какой удивительный переворот совершился в душе Лориса, он гордился в настоящую минуту тем, что накануне еще казалось ему унизительным для его достоинства. Говоря о будущих сражениях, он становился смелее, искренность так и просилась наружу из его облегченной души.
Он не пытался увлечь девушку своими речами, он желал только одного страстно, честно: чтобы она простила ему его двусмысленное поведение этой ночью, желал только восстановить свое честное имя в ее глазах.
– Значит, вы будете на Шан-де-Мэ?
– Конечно, – ответил он, – если только Фуше не вздумает продержать меня до конца света.
– Разве у вас нет никого, кто бы похлопотал за вас?
Он медлил с ответом.
– Конечно есть… но дело в том, что партия, к которой я принадлежу, не пользуется влиянием у этих людей…
Он закусил губу и остановился, он вспомнил, что в течение вечера имя Фуше было произнесено маркизой и что между роялистами и цареубийцами было заключено нечто вроде договора.
Он покраснел и поспешил прибавить:
– Но вы сами отчего же не освобождены до сих пор?
– О, я покойна… Дедушка…
Она не успела докончить, как отворилась дверь. В комнату влетел маленький, худенький господин и направился прямо к Лорису с распростертыми объятиями.
– Дитя мое дорогое, скорее отсюда вон!
– Вы? Любезный месье Блаш! – воскликнул Лорис, бросаясь навстречу своему бывшему воспитателю. – Вы возвращаете мне свободу, вы?
– Да, да… время дорого… Хочу скорее вас видеть в вашей новой форме парадирующим перед этим разбойником, имеющим претензию спасти Францию.
– Как вам удалось?..
– Вас спасти?.. Я только что от Фуше, от этого кровопийцы, который вечно преступен тем, что умен, как черт.
– Фуше? Это я обязан ему?!
– Арестом… а затем освобождением… Увы! Да – ему!
Лорис услышал, что за ним кто-то тихонько смеялся, он оглянулся и увидел девушку, которая скромно притаилась в сторонке, но не проронила ни одного слова из разговора.
Аббат Блаш вдруг заметил ее, вздрогнул и, подойдя к ней с самым почтительным видом, сказал:
– Простите меня, мадемуазель, ради Бога, я не имел чести вас видеть. Как! Вы до сих пор в неволе вместе с моим негодным воспитанником. А я слышал, как было дано приказание вас освободить.
– Кем было дано это приказание?
– Оно было дано у Фуше, но не им самим.
– Кем же?
– Гражданином Гракхом Картамом, и он отдавал его весьма громким голосом, смею вас уверить.
– Но, извините, месье, вы как будто знаете меня, а я между тем не помню вас.
– Мой воспитатель, аббат Блаш, – проговорил Лорис, представляя его.
Марсель старалась напрасно припомнить это имя.
– Вы меня не знаете, мадемуазель, – сказал аббат, – но я знаю, кто вы, и давно.
В эту минуту будто случай вмешался, чтобы положить конец этому разговору, – в дверях показался полицейский:
– Мадемуазель Марсель Картам, в канцелярию.
Лорис взглянул на нее, ему казалось, что он видел прелестный сон. Этот час беседы был для него наполнен бесконечной нежностью. Назвав ее сестрой, он нисколько не кривил душой. Она стала для него товарищем, честным и искренним, которому он мог поведать свои самые сокровенные мысли. В глазах девушки он тоже видел симпатию к себе. Он протянул ей руку:
– Мадемуазель Марсель, а давайте заключим пакт о союзе.
– Охотно, – согласилась девушка, протягивая руку в ответ. – Настоящий союз, который ни я, ни вы не нарушим.
– Не сомневайтесь больше во мне. Но увижу ли я вас снова?
– У меня есть идея, – улыбнулась девушка, – попрощаемся на Майском поле.
– Тогда до встречи!
– До встречи! И любите Францию!
Девушка поклонилась аббату, кивнула Лорису и вышла.
– Прелестное дитя! – воскликнул Лорис.
Аббат взял молодого человека под руку:
– Она не только прелестна, она очаровательна. Она моя ученица. Вы же не собираетесь оставаться здесь?
– Иду за вами, тем более что перед парадом на Майском поле мне нужно засвидетельствовать мое почтение маркизе де Люсьен.
– Маркиза де Люсьен, – посерьезнел аббат, – покинула Париж сегодня утром.
– Она уехала?
– Государственное дело! Идемте же!
И аббат потащил Лориса за собой.
X
Отель Фуше, герцога Отрантского, министра полиции, находился на улице Бак, 34, немного не доходя до угла Университетской улицы. Он был построен двумя веками ранее Вальбелем, одним из самых отважных героев французского морского флота.
Большие ворота, украшенные морской атрибутикой, вели на широкий двор, в глубине которого лестница с восьмью ступенями вела в просторную переднюю вроде Зала потерянных шагов, в котором в этот день, 1 июня 1815 года, с шести часов утра толпилась масса всякого народа.
Впрочем, эта часть улицы Бак была всегда чрезвычайно оживлена. Отель некогда бывшего духовным лицом был центром всяких вожделений и всякого любопытства.
Фуше принимал во всякое
