Роялистская заговорщица - Жюль Лермина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, нет, диван для вас, дедушка…
– Извольте слушаться, мадемуазель. Когда мы были в Гвиане и когда случалось быть в трудных походах, мы избирали себе начальника и все должны были ему повиноваться. Дай-ка мне руку, Марсель, я держусь за диван. Из наших плащей мы тебе устроим подушку, а главное, постарайся заснуть… Если только угрызения совести…
Все это было сказано весело, с полным душевным спокойствием.
Ощупью идя на его голос, Марсель взялась за руку дедушки, который устроил ее как можно лучше.
– Теперь каждому из нас по креслу. Жан, нашел ли ты свое?
– Да, как же.
– А вы, месье Лорис?
Виконт чувствовал всю неловкость своего положения, которая увеличивалась все более и более с каждой минутой.
До сих пор между ними не было никакого объяснения, у его товарищей по беде могли быть подозрения на его счет, и он желал себя оправдать.
– Господа, так как теперь мы одни, позвольте вам объяснить…
– Это в час-то ночи? – воскликнул Жан Шен. – Да Бог с вами: мешать спать Марсель, нет уж, пожалуйста, отложим объяснения…
– Да замолчите ли вы? – крикнул Картам громовым голосом. – Всего один вопрос – вы француз?
– Конечно.
– Если чужестранец овладеет Францией?..
– Я положу жизнь, чтобы его выгнать.
– В таком случае, – продолжал Картам, – спите спокойно. Кричите «да здравствует король», если это может вам доставить удовольствие, только не очень громко, чтобы нас не разбудить. Во всяком случае – вы славный малый.
– Я тебе говорила, дедушка.
– Молчи, маленькая болтушка, спи, не болтай. Прощай, через три минуты я буду храпеть.
Пусть всякий объясняет по-своему, отчего Лорис пришел в самое радостное настроение. Положим, оценка – славный малый – была довольно фамильярная, но Лорис не обиделся, напротив, он был в восторге. Первый раз в жизни ему приходилось сталкиваться так близко с этим ужасным людом революции, с этими Маратами в исступлении, с этими ужасными «вязальщицами»[15]. «Этот Картам, кровопийца, – попил-таки он крови, – мысленно, не без отвращения, вспоминал Лорис, – а какое у него красивое, доброе лицо, и этот Жан Шен, этот предводитель республиканских бандитов, имеет вид настоящего солдата, и эта девушка, которую в темноте, ее укрывавшей, нельзя было разглядеть и присутствие которой так стесняло его, что он не решался пошевелиться, чтобы дойти до кресла или стула, на котором бы мог отдохнуть, и из-за которой он стоял, прислонившись в самом отдаленном углу комнаты, не смея сделать шагу, точно желая, чтобы теперь именно забыли о нем. Конечно, он не будет спать! Неужели Лорис не может провести одной ночи без сна, – он, весь истерзанный заботами, всякими треволнениями?»
А Регина, Регина!
Это имя, которое вдруг предстало в его памяти, точно удивило его.
Чем объяснить, что до сих пор оно не сорвалось ни разу с его уст?
Вместе с ним он с тоской вспомнил о последних событиях этого мучительного вечера.
Но неужели он будет несправедлив?
Нет! Если Регина под впечатлением своих политических увлечений и не сохранила настоящей границы между благородной борьбой и низкой засадой, то настоящим преступником был все-таки он. Зачем не остановил он ее на пороге этого дома, который для чести их обоих им не следовало переступать.
Но кто донес полиции?.. О, конечно не она… Но она знает этого Лавердьера, этого старого воина, разбойника, убийцу по найму… Этот человек преклонился, чтобы пропустить ее… При этом воспоминании у Лориса выступили слезы на глазах, слезы сожаления, боли, отчаяния, точно случилось что-то непоправимое, точно что-то умерло в его сердце.
Не любовь его пострадала – он любил так же глубоко, так же страстно, как прежде, – но к его чувству присоединилось какое-то отчаяние, которое заставляло его невыносимо страдать. Перед ним точно раскрылась мрачная бездна, от близости которой у него кружилась голова от страха.
Картам громко храпел, как подобает сильному человеку, который ничего не делает наполовину. Двух других не было слышно. У него то путались мысли, то вдруг являлись проблески сознания действительности. Незаметно он опустился на пол и наконец заснул.
Вдруг через некоторое время он раскрыл глаза. Луч яркого света падал ему прямо в лицо. У занавесок, наполовину отдернутых, виднелся грациозный абрис молодой женщины. Он не сразу узнал ее. Она стояла к нему спиной и смотрела в окно, приподнявшись на носки своих маленьких ножек.
Лорис вскочил одним прыжком. Девушка обернулась и слегка вскрикнула.
– А, месье Лорис, вы здесь, – проговорила она.
Это была Марсель во всей прелести своих шестнадцати лет, с розовыми щечками, свеженькими губками, как пробуждаются от сна в блаженные дни молодости.
Он, немного бледный, удивленно оглядывался вокруг.
Они были одни. Отчего? Почему?
– А я думала, – продолжала Марсель, – что вы ушли вместе с ними… Я совсем не видела вас, вы так запрятались в уголке.
– Они ушли, говорите вы, а вы остались… Отчего и вам не возвратили свободу?..
– Я вам не говорила, что их освободили.
– Что же это все значит?
– Очень просто. Рано утром, не знаю, в котором часу, я спала так крепко, открылась дверь, и пришли за отцом и дедушкой.
– Я ничего не слышал.
– Это показывает, что у вас крепкий сон.
– Что же им объявили?
– Что Фуше прислал за ними.
– Фуше!..
– Ну да… О, это нисколько не удивило дедушку… Он даже ответил им… как якобинец…
– Почему же меня не разбудили? Почему меня не увели вместе с ними?
– Уж не знаю. Что делать, вы, может быть, не знаете Фуше?
– Конечно нет, разве я знаюсь с такими господами?
Он вдруг остановился, почувствовав, что сказал что-то лишнее.
Марсель улыбнулась.
– О, я на вас ничуть не в претензии… потому что… потому что…
– Почему же это? Скажите.
– Если вы так отрекаетесь от знакомства с Фуше… значит, не вы нас…
– Не я выдал вашего отца и его друзей?.. Мадемуазель, я благословляю случай, благодаря которому я могу, наконец, все объяснить, потому что, уверяю вас, у меня слишком тяжелое бремя на душе. Посмотрите мне в лицо, мадемуазель, и скажите, похож ли я на Иуду?
– Конечно нет! Нисколько!
– В таком случае, клянусь вам честью, по совести, что я был поражен не менее вас этим внезапным появлением полиции. Чтоб я занимался ремеслом предателя… да я лучше бы согласился сгнить в тюрьме…
Он говорил взволнованным голосом, искренним, в котором чувствовалась неподдельная честность его молодости.
– Как же вы могли попасть в это собрание? Ведь
