Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

28 марта 1855 года.

Плоешти, княжество Валахия.

Штаб группы русских войск

на Балканах.

Флигель-адъютант

Николай Павлович Игнатьев

Так уж получилось, что, отправившись по поручению моего прямого начальника графа Перовского в штаб генерала Хрулева, я застрял в этой валашской дыре, насквозь пропахшей чесноком и земляным маслом, на неизвестный мне срок. В связи с очередным резким изменением политического курса Австрии в здешней части Европы возникли весьма неприятные для нас пертурбации, которые могли стать поводом для абсолютно ненужной для России войны.

Незадачливый монарх, которого наш император буквально за шкирку вытащил из выгребной ямы в 1849 году, куда он угодил во время Венгерского мятежа, решил продемонстрировать всему миру свою решимость защищать интересы Австрии. Только мне кажется, что на самом деле этот юнец Франц-Иосиф взбодрился после очередного визита Ансельма Соломона Ротшильда. Именно этот зловредный банкир посоветовал венскому императору не подписывать уже согласованный с нами договор, заменить глав внешнеполитических ведомств и попытаться пригрозить нам применением военной силы.

Подтверждением может послужить вчерашний визит в штаб генерала Хрулева посланца из Вены в чине подполковника. Лично на меня сей хлыщ произвел весьма неприятное впечатление. Он снисходительно поглядывал на наших солдат и даже на некоторых офицеров, которые, не имея возможности возить с собой в обозе парадные мундиры, вынуждены были донашивать изрядно обветшалые шинели, сюртуки и панталоны. Сам же австриец, наряженный в белоснежный мундир с аксельбантами, был похож на попугая.

Подполковник привез генералу Хрулеву бумагу, подписанную, правда факсимиле, императором Францем-Иосифом. В ней предлагалось «всем российским силам незамедлительно очистить территорию Дунайских княжеств и восстановить статус-кво, существовавший до начала войны с англо-франко-турецкой коалицией». Сказать, что требование сие являлось вопиющей наглостью, означало не сказать ничего.

Степан Александрович был человеком спокойным, которого не каждый наглец мог бы вывести из равновесия. Но, внимательно прочитав «венскую меморию», он с большим трудом удержался от резкого ответа австрияку. По беспроволочному телеграфу он тут же связался с Петербургом и доложил императору Николаю о визите посланца Франца-Иосифа в его штаб.

Мне довелось поприсутствовать в «святая святых», именуемой радиорубкой, и своими ушами услышать переговоры Хрулева с царем. Похоже, что государь уже располагал сведениями о странных выкрутасах «мудрецов» из здания на Балльхаусплац[49]. Ответ императора был однозначен и тверд:

– Степан Александрович, ни в коем случае не соглашайтесь на предложения венцев! Я решил твердой ногой стать на Дунае и вернуть Черному морю его прежнее название – Русское море! А этот молокосос Франц-Иосиф пусть меньше слушает венских банкиров. Боюсь, что с подобными советчиками от его империи скоро останутся лишь рожки да ножки. Венгры не успокоятся, и они добьются своего – Габсбурги вылетят с треском из Венгрии. Только я на этот раз не стану их спасать.

Хрулев внимательно выслушал монолог государя, кивая его словам в знак согласия. Он только поинтересовался, как следует поступить в случае, если австрийцы попытаются силой выдавить русские войска из Дунайских княжеств. Император дал генералу полный карт-бланш:

– Ежели австрийцы попытаются силой заставить нас выполнить их требования, то на эту силу я разрешаю применить нашу силу. Помнится, вы докладывали мне о возможных контрмерах в отношении австрийцев. В вашем штабе еще раз обсудите их и незамедлительно нанесите этим венским наглецам встречный удар. Помните, что империя Франца-Иосифа чем-то напоминает карточный домик. Не думаю, чтобы народы, населяющие ее, сломя голову бросились защищать свою тюрьму.

– Государь, – спросил Хрулев, – могу ли я привлечь к удару по австрийцам части Корпуса морской пехоты Гвардейского Флотского экипажа?

– Полагаю, что да, – согласился император. – Удар по австрийцам должен быть максимально сильным и чувствительным, чтобы он запомнился им надолго. После этого венцы не один раз подумают, прежде чем снова решатся напасть на нас.

– А что передать посланнику Франца-Иосифа?

– Думаю, что вам следует вернуть присланную бумагу, сославшись на то, что русский император строго-настрого запретил своим военным вести какие-либо переговоры с иностранцами. В том, что наше посольство в Вене осталось в самый неподходящий момент без посла, вина австрийских дипломатов. В конце концов, не мне же и не вам руководить их Министерством иностранных дел. Да, и без промедления начните подготовку к возможной войне с Австрией. Почему-то мне кажется, что золото Ротшильдов сделает свое дело, и те, кто вправе объявлять войны, их объявят.

28 марта 1855 года. Нью-Йорк,

Восточная 19-я улица, дом 36,

резиденция семьи Грили.

Мэри Янг Чейни Грили, супруга

– Ну что скажешь про молодого человека, милая? – спросил меня мой Хорас после того, как сэр Теодор откланялся. Он нередко спрашивает меня о моих впечатлениях о том или ином человеке, чтобы сравнить их со своими собственными. Впрочем, человек, побывавший у нас сегодня в гостях, был одним из самых интересных посетителей, которые когда-либо к нам приходили.

– Очень умен. Скромный, но не боится выразить свою точку зрения, даже если он чувствует, что она не совпадает с таковой собеседника. Подарки, которые он принес – цветы и фарфоровую статуэтку для меня, линейный аквавит и шампанское для тебя – были именно тем, что было нужно. Да, и не стал кривиться, увидев, что стол у нас вегетарианский, хотя, как мне кажется, он предпочитает совсем другую пищу.

– А что ты скажешь с точки зрения представительницы прекрасного пола?

– Если бы у меня не было тебя, я бы нашла его необыкновенно привлекательным внешне, и не только внешне.

Тут я не кривила душой – столь интересного молодого человека я давно уже не видела. Впрочем, я не боялась, что Хорас обидится – он знает, что я храню ему верность, и я уверена, что и он отвечает мне взаимностью. Недавно я сказала ему в шутку, что, когда я умру, пусть найдет себе другую – такую, которая сможет ему родить здорового сына; здоровье мое не очень, и это, похоже, передалось и детям – из девяти наших чад выжили только две девочки, и они все время болеют. Он же ответил, причем совершенно серьезно, что не представляет себе жизни без меня, и вряд ли долго проживет, если я умру[50].

А вот многие мои подруги – включая жен весьма высокопоставленных лиц – не прочь завести интрижку на стороне. И, узнав, что у нас в гостях будет сам Фэллон, стали усиленно напрашиваться. Пришлось пообещать, что мы устроим прием и пригласим и его, и их. Хотя, конечно, жалко сэра Теодора, слишком уж он мне симпатичен, а подруги мои сродни голодным акулам…

– А как тебе понравились его взгляды на рабство и на проблему Севера и Юга?

– Я, конечно, аболиционистка, но этот молодой человек рассуждал весьма здраво. Надо бы проверить, на самом ли деле то, что написала Гарриета Бичер Стоу в своей «Хижине дяди Тома», не соответствует действительности. Но его аргументация меня вполне убедила.

– Ну да, действительно, если здоровый молодой раб стоит свыше двух тысяч долларов[51], то издеваться над ними себе может позволить только весьма жестокий и расточительный человек. Да и у них есть какие-никакие, но, как выразился наш гость, социальные гарантии – кров над головой, питание (достаточно хорошее, или рабы будут хуже работать и болеть), медицинская помощь. А пожилых рабов хозяева обязаны кормить, поить и лечить. Так что мало будет просто освободить невольников – нужно создать систему, которая гарантирует им достойную жизнь как в молодости, так и в старости. Кстати, нечто подобное неплохо было бы придумать и для малоимущего белого населения.