Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

Помимо нашей охраны, нас сопровождали и люди Мустафы Решид-паши. Великому визирю отнюдь ни к чему были какие-либо неприятности, которые вполне могли случиться с посланниками «Ак-падишаха». Мы прекрасно понимали нашего гостеприимного хозяина, но вертящиеся вокруг нас якобы «водоносы» и якобы «продавцы лепешек» порядком нас нервировали.

– Послушай, Павел, – проворчал Шеншин, в очередной раз едва не столкнувшись с очередным турецким «секьюрити», – еще немного, и я начну раздавать им подзатыльники. Нажаловаться на них, что ли, великому визирю?

– Николай, – вздохнул я, – помнится, в салунах американского Дикого Запада на стенах висела такая вот табличка: «Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет»[46]. Примерно то же можно сказать и о здешних охранниках – они работают, как их учили. А, судя по всему, учили их очень скверно.

Шеншин рассмеялся и перестал бросать косые взгляды на турок, которые продолжали виться возле него, словно мухи вокруг кружки со сладким чаем.

Мы зашли в кофейную и выпили по чашечке обжигающего и ароматного кофе. По совету хозяина мы, прежде чем начать дегустировать сам кофе, сделали по глотку холодной, удивительно чистой воды.

– Пусть вкус моего кофе вспомнится вам и через сорок лет, – с поклоном произнес старый турок.

Мы с Николаем с удовольствием выпили божественный напиток, после чего направились в сторону базара. Как оказалось, нас там уже поджидали…

Все же в том, что турецкие охранники несли свою службу из рук вон плохо, были и определенные преимущества. Мы успели запомнить их в лицо, и потому появление новых персонажей нас насторожило. Я постучал пальцем по микрофону гарнитуры портативной радиостанции и предупредил наших парней:

– Всем внимание, похоже, что на сцене появились новые действующие лица.

Незаметно толкнув в бок Шеншина, я расстегнул сюртук и сунул руку под мышку, нащупав рукоятку «Грача»[47]. Тут-то все и началось. Турки весьма бандитского вида, выхватив из рукавов халатов короткие кривые кинжалы – «ханджары», – расталкивая народ, снующий у базара, бросились к нам. То, что они не издавали, как это было принято у местных уголовников, душераздирающие вопли, как и то, что почти ни у кого из них в руках не было пистолетов, говорило о том, что они решили взять нас живыми, не поднимая лишнего шума. Только мы с Шеншиным не были согласны на подобное развитие событий.

Спасибо людям великого визиря – они не испугались и вступили в схватку с нападавшими, коих оказалось довольно много – примерно два десятка. Почти все они погибли, но своим сопротивлением позволили нам приготовиться к отражению нападения.

Нашим морпехам было очень трудно вести бой среди толпы насмерть перепуганных людей, метавшихся перед ними и служивших чем-то вроде живого щита для бандитов. Мы же с Николаем, прижавшись друг к другу спинами, одиночными выстрелами валили тех из нападавших, кому удавалось прорваться через толпу к нам.

Вот передо мной возникло искаженное от ярости лицо турка, размахивавшего двумя ханджарами. Одет он был достаточно прилично, из чего я сделал вывод, что это один из главарей бандитов.

«Хорошо бы взять живым этого красавчика и узнать, кто ему велел нас захватить», – подумал я.

Я всадил несколько пуль в плечи нападавшего, после чего тот выронил свои кинжалы и мешком свалился на землю. А вот Шеншин, не страдая приступами гуманизма, всадил пулю из французского револьвера в лоб краснорожего громилы, который, выставив вперед здоровенный нож, словно таран, пытался пробить к нам.

Схватка с подосланными англичанами бандитами (а кто еще мог их на нас науськать?) продолжалась всего несколько минут и закончилась почти полным истреблением неприятеля. Вполне возможно, что среди поверженных злодеев были и «двухсотые», но это выяснится позже, когда здешние компетентные органы совместно с нашими ребятами проведут селекцию и первоначальный обыск участников покушения.

«Надо будет попросить наших с ходу изолировать всех раненых бандюков, – подумал я, – а то, боюсь, они могут скоропостижно сложить ласты».

– Надо сообщить о случившемся великому визирю, – озабоченно произнес Шеншин. – Если британские агенты пронюхали о нашем появлении здесь, то они могут разузнать и о том, что Мустафа Решид-паша снова приедет сюда. И они не упустят шанс его убить. Что было бы очень прискорбно для нас.

– Да, пожалуй, ты прав, – кивнул я. – Пойдем-ка домой и по рации свяжемся с Эскишехиром. Как говорили древние: «Praemonitus, praemunitus»[48]. А оружие всем нам теперь нужно держать наготове…

25 марта 1855 года. Гавань Нью-Йорка,

борт парохода «Роскильде».

Сэр Теодор Фэллон, пассажир

первого класса

Я смотрел в иллюминатор на «Большое яблоко» – так Нью-Йорк прозвали в начале двадцатого века. Сейчас то, что я увидел, меня не поразило от слова совсем. Ни тебе небоскребов, ни даже хотя бы одного действительно красивого здания, разве что чуть подальше, по левую сторону острова, виднелась башня церкви Троицы XVIII века – самое высокое здание Манхеттена. Не сравнить не только с Петербургом, подумал я, но даже с каким-нибудь Симферополем или Рязанью…

Пароход пришвартовался у иммиграционного пирса, находившегося у круглого здания замка Клинтон – огромного мрачного круглого форта, обнесенного высокой деревянной стеной. В его ворота медленно вползал поток пассажиров третьего класса с их нехитрыми пожитками. Большая часть из них в скором времени будет за гроши вкалывать на мануфактурах этого и других городов, либо станет батраками у фермеров – все в надежде на то, что или они сами когда-нибудь, лет этак через пять, получат американское гражданство, либо их дети подкопят немного денег и начнут новую достойную жизнь. А кого-то из них не впустят на эту новую «землю обетованную» по медицинским или иным показателям – включая и «не понравился миграционному офицеру», – и они вновь станут пассажирами «Роскильде», только на дороге обратно в Старый Свет.

К недоброй памяти президенту Клинтону с его придурочной женушкой и секретаршей – любительницей минета из моей истории – этот «замок» никакого отношения не имел – построен он был с 1808 по 1811 год на искусственном острове у южной оконечности Манхеттена для обороны города с этого направления. В боевых действиях форту так и не удалось поучаствовать, и в 1824 году он превратился в Касл-Гарден, увеселительное заведение, в котором находились пивнушка, театр на шесть тысяч зрителей и галерея. А в начале этого года он стал центром оформления новых мигрантов. И театр, в котором еще совсем недавно выступала знаменитая шведская сопрано Дженни Линд, ныне превратился в зал ожидания. А с другой стороны форта, у выхода, дежурили, как стервятники, агенты тех, кто искал дешевую рабочую силу.

«Да, повезло мне, – подумал я, – что по статусу приходится путешествовать первым классом – таких, как я, оформляют прямо на борту».

Мои размышления о городе и его обитателях прервал стук в дверь каюты.

На пороге появились два джентльмена в форме, с важными, но почтительными выражениями на их физиономиях.

– День добрый, господа! – сказал я. – Присаживайтесь!

– Здравствуйте, господин… – Нескладный долговязый человек в мундире заглянул в список, который он держал в руке. – Фэллон! Фэллон? Не тот ли вы сэр Теодор Фэллон, про которого намедни писали в «Геральд-Трибьюн»? Который чуть ли не спал с английской королевой, а потом бежал из Тауэра?

«Не иначе как эта гнида Энгельс постарался, – подумал я. – Скорее всего, он дал телеграмму из Галифакса, где мы заходили в последний раз в порт».

– Про королеву, господа, слухи несколько преувеличены, – махнул я рукой. – Да, я был ей представлен и даже получил из ее рук титул, но не более того.