Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

большевиками и с меньшевиками, приходится вести колоссальную переписку, веду личные сношения с массой людей[29] и т. п. Работать в буквальном смысле слова приходится втрое больше, чем когда-то. Мало того, мне обязательно надо заниматься медициной, так как иначе меня спрашивают, зачем я остаюсь за границей.

Так что работаю я и готов работать сколько угодно. Дело вовсе не во мне, а в том, что за границей очень трудно получать сведения реализуемого характера. А будет это до тех пор, пока репрессиями не выгонят революционеров из России, особенно из Финляндии[30]. Тут для того чтобы попалось хорошее дело, приходится выжидать… Помилуйте, ведь я могу быть вполне провален. Сейчас и без того приходится прямо опасаться за свою шкуру».

А если еще как-то выпутается Камо — от него всего можно ожидать! — тогда… Нет, нет, слишком страшно подумать… Доктор Житомирский на десять дней прекращает прием больных. Дай бог справиться с собственными нервами!

Зато у инженера Аркадия М. Гартинга после сегодняшней конфиденциальной беседы с герром фон Яговом настроение безоблачное. Достигнуто полное взаимопонимание. Оба ставят на «внезапное» разоблачение опаснейшего русского террориста. При обыске в его чемодане с двойным дном найдут все необходимое для взрыва н»-слыханной силы. Затем, также по озарению свыше, в доме берлинских социал-демократов на Панкштрассе, 32-6, обнаружат припасенные русскими оружие, динамит, бумагу с водяными линиями — ясно для печатания фальшивых денег. Великолепное доказательство того, что социал-демократы, так дерзко требующие в Пруссии всеобщего избирательного права, есть пособники террористов и фальшивомонетчиков — опаснейших русских разбойников!

Пресса, несомненно, подхватит столь увлекательную историю, особенно если несколько подправить истину, придать ей более пристойный вид. Что весьма пригодится для официальной переписки на высоком министерском уровне, также для суда. Позднее перекочует в Россию для тех же надобностей.

Можно так:

«При неожиданном посещении полицией Русского клуба, всегда пользовавшегося сомнительной репутацией, комиссар по уголовным делам заметил, что некий участник незаконного сборища поспешно вырвал листок из своей записной книжки, разорвал на клочки, бросил под стол. Чиновник, естественно, клочки подобрал, тщательно склеил. В полицей-президиуме прочли: «Мирский, У. Эльзассерштрассе, 14». Полиция уже знала, что Мирский то появлялся, то исчезал из Берлина; знала и то, что в России Мирского несколько раз преследовали по обвинению во взрывах и налетах на банки, но он всегда счастливо ускользал от суда. Не мудрено, что полиция направилась к нему.

Оказалось, что Мирский живет на Эльзассерштрассе, 44, а не 14. Во время обыска, когда открывали больше и черный чемодан, он, улыбаясь, заявил, что там только папиросы. Напрасная попытка. Берлинскую полицию провести ему не удалось. Тотчас вскрыли двойное дно и обнаружили взрывчатые вещества гигантской силы, очень хорошо сделанные.

По окончанию трудного следствия будут сообщены подробности. Дело, вероятно, будет слушаться в Королевском суде I».

Фон Ягов — человек дела. В ближайшую субботу — двадцать седьмого октября в десять часов утра…

Сразу после обыска шуцман Хаберманн, несколько владеющий русским языком, записывает то, что угодно сообщить Димитриусу Мирскому:

«Я решительно отрицаю свою вину. Найденный у меня чемодан принадлежит не мне. Я его получил в Вене от Василия Петрова, конторского служащего на станции Козлов, который случайно находился в Бене и с которым я там впервые познакомился. Петров знал, что я собирался уезжать и что у меня нет чемодана. Поэтому он вручил мне свой с указанием при моем проезде» через станцию Козловскую передать чемодан начальнику станции. Я, не обращая внимания на чемодан внутри, положил в него свои вещи и взял его с собою…

Затем я… поехал в Берлин… в Берлине я находился 6 дней, а затем поехал через Дрезден в Вену… В Вену я поехал потому, что мне рекомендовали тамошних врачей как лучших. После я поехал в Белград и оставался там дня два. Затем я через Будапешт поехал обратно в Вену, а потом примерно три недели тому назад я из Вены направился в Берлин.

В Берлине я вначале снова жил в пансионате Гейнике, а позднее по совету доктора Якова Житомирского, Зигельштрассе, 24, которого мне рекомендовали в России, снял комнату на Эльзассерштрассе.

Я лечусь у профессора Гиршфельда потому, что у меня болен глаз. В Берлине я не общался ни с кем, кроме вышеназванного доктора Житомирского. Один раз я был в читальном зале на Артиллериштрассе; этот адрес я узнал еще в России.

В Женеве, Лондоне и Париже я никогда не был.

Паспорт принадлежит мне. Расхождение между моим внешним видом и действительным возрастом следует объяснить моим кавказским происхождением.

Я сказал чистую правду».

Пока австрийский подданный Димитриус Мирский только Мирский. Тем более что Камо настойчиво подчеркивает свое знакомство, тесное общение с доктором Житомирским. Обстоятельство крайне нежелательное обер-провокатору. Гартинг — Трусевичу: «Соображениям агентуры я назвал лишь фамилию Мирского, но не Камо». Тут же хлопочет: «Благоволите разрешить служебную командировку в Петербург на два дня для освещения личности Камо».

Его превосходительство Максимилиан Иванович строг. Разрешить вояж в Петербург на средства департамента не благоволит, ни-ни! Приказывает: «Разработку доставить с экстренной дипломатической почтой».

Тридцать первого октября Гартинг вручает фельдъегерю свою «разработку». Сверху, в правом углу, категорическое «Совершенно секретно!». Шум все равно произойдет превеликий. На всю Российскую империю, на всю Европу. Не пощадят драгоценного времени его высокопревосходительства Петра Аркадьевича Столыпина, фактического управителя державы.

Если отбросить повторы, присущие эпистолярным увлечениям Гартинга, лишние подробности, рассуждения об опасностях иудиной службы, то тогда…

«…Настоящая фамилия Камо никому не известна. По его собственному заявлению, под этой кличкой, данной ему лет десять тому назад, его знают в Тифлисе, Баку и Гори и вообще во многих местах Кавказа.

Камо теперь лет 26, он работает в революционном движении уже лет 8–9. Он давно зарекомендовал себя как в высшей степени ловкий, хитрый и находчивый организатор всяческих предприятий. Им были устроены 11 нелегальных типографий, множество побегов из тюрем, тайные склады оружия, а за последние годы также лаборатории для бомб (в Тифлисе имеется и теперь еще устроенная названным Камо лаборатория бомб). Он принимал участие в целом ряде мелких и крупных экспроприаций.

Камо участвовал в комиссии большевиков по организации закупки оружия. Был в Берлине. Ездил вместе с Валлахом-Литвиновым в Вену, Софию и Варну, находился на пароходе «Зора», потерпевшем крушение (фотография ныне задержанного Камо, предъявленная филерам, наблюдавшим тогда за Валлахом и его сообщниками, вполне удостоверена).

Последним подвигом Камо была экспроприация 250 тысяч рублей в Тифлисе на площади месяца четыре тому назад. Все деньги за небольшим вычетом на расходы и для Кавказской организации большевиков были им