Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Умань. «Которые меняли лавке Зайдмана пятисотрублевый билет задержаны, препровождаются по горячим следам».
Варшава. «5-й суд начал разбирательство против ряда лиц, подозреваемых в эксе на Эриванской площади».
Харбин. «Управление Китайско-Восточной железной дороги сообщило, что несомненные участники тифлисской экспроприации государственных сумм обнаружены в Китае».
Лондон. «В английских газетах появляются сообщения о том, что в Америке арестованы участники налета на денежный транспорт Государственного банка в Тифлисе».
Тифлис. «Среди зарегистрированных самоубийц с 13 июня по настоящий день лиц, несомненно причастных к экспроприации, не обнаружено. Списки с подробным изложением обстоятельств и причин самоубийства высланы фельдъегерем. По частным сведениям судебного следователя Малиновского, деньги были увезены в Орточалы, где в герметическом сосуде, предположительно бочонке, опущены в колодезь, расположенный на небольшом расстоянии от местного духана».
Многоопытный следователь Малиновский не совсем искренен. Видимо, не склонен делить лавры с нахрапистыми дилетантами из особого корпуса жандармов. Герметический сосуд, опущенный в колодец, списки самоубийц — так, третьестепенное. Главная ставка на особый дар прачки Востряковой.
«Когда я у домовладельца Гамбарова проработала уже неделю, вечером вдруг приехала большая компания молодых людей в черных рубашках. Я их всех пересчитала, их оказалось 15 человек. Приехавшие между собой секретничали, суетились, бегали из одной комнаты в другую, куда-то уходили и очень часто бегали на чердак… Перед окончанием работы я пошла на этот чердак вешать белье и вдруг в темноте ногой наступила на жестяную банку с какой-то жидкостью. Банка перевернулась, жидкость вылилась, попала мне на чулок, облила платье, ногу стало мне жечь и низ платья весь выгорел. Чулок я выбросила, а платье по вашему требованию принесу вам завтра… Что-то этих банок я раньше не видела…
В день катастрофы на Зриванской площади я шла на почту. Вдруг возле Военного собора я увидела, что мне навстречу бегут гамбаровские молодые люди. Все в черных рубахах, черных шароварах и черных круглых шляпах. Все они были с длинными черными волосами и в черных бородах. Лица у них были взволнованные, и видно было, что они куда-то очень спешат. Несмотря на то, что все они были загримированы, я сразу их узнала и всех при предъявлении их опознаю. Когда мне рассказали о нападении на площади, я сейчас же услышала внутренний голос: «Они! Погубители!» Иначе они не были бы так загримированы и не бежали бы от Зриванской площади…
Я женщина бедная, у меня дети, муж-пьяница, занимается перепиской нот, и я с ним не живу. Существую личным трудом. От боязни, что меня будут преследовать и могут убить, я до сих пор никому из властей не говорила о том, что мне известно, кто устроил катастрофу. Только вчера я встретилась с одним знакомым мне служащим в особом отделе при канцелярии наместника, фамилию которого не знаю, и в разговоре с ним случайно проговорилась ему о том, что мне известно. Этот знакомый, вероятно, сказал обо мне приставу, потому что последний меня сегодня вызвал и стал допрашивать. Приставу дала показания именно я, Вострякова, но я назвалась не своим именем и не своей фамилией, а вымышленным, именно Евдокией Абрамовной Бахмутковой. Вам же почему-то я вполне доверяю. Вы сразу к себе внушили мне полное доверие, и вам я открылась, как перед богом, назвала мое настоящее имя и фамилию и рассказала всю сущую правду, все, что мне известно по делу».
Симпатия взаимная, доверие тоже. Особенно после того, как юбка мадам Востряковой внимательнейшим образом «рассмотрена при комнатном и уличном освещении, подвергнута надлежащей экспертизе, приобщена в качестве вещественного доказательства».
По твердому настоянию следователя особый отдел при канцелярии наместника командирует заведующего своим сыскным отделением господина Евтушевского сопровождать многообещающую прачку в Санкт-Петербург. «На предмет установления путем нелегального и совершенно секретного расследования личности студента Гамбарова и 14 его сообщников, совершивших нападение на Эриванской площади, с последующим принятием мер к их безусловному задержанию».
Путешествие достойной пары проходит вполне благополучно. Одна только неожиданность, хотя вполне приятная. Сообщников уже не четырнадцать — более тридцати! Хлопотно, конечно. Но высшие государственные интересы… По прошествии двух месяцев напряженного умственного труда в «дело» вшивается сто восемьдесят пятый по счету лист. Предначертание генерал-губернатора Тифлисской губернии: «Если вами не будет добыто данных, достаточных для привлечения к уголовной ответственности вышепереименованных лиц, то, не освобождая их из-под стражи, перечислить обратно содержанием за мною, так как лица эти по моему распоряжению будут высланы в одну из северных губерний империи».
Полностью соответствует назиданиям добрейшего Козьмы Пруткова: «Все неприятности относи на казенный счет!»
За государственными хлопотами как-то остается без должного внимания полосатый тюфяк, ненадолго постланный на тахту в угловой солнечной комнате вблизи паромной переправы через Куру.
Еще в июне в купе второго класса скорого поезда Тифлис — Петербург располагается в меру общительный блондин — среди уроженцев Западной Грузии, особенно в гурийских уездах, немало еще более светловолосых. Получив разрешение спутников, ставит на виду круглую коробку, обычную, какими пользуются состоятельные господа для хранения шляп.
В пути ввиду чрезвычайных обстоятельств — каких именно, лишний раз называть нежелательно, — железнодорожная жандармерия дважды производит досмотр вещей. Всего, что при пассажирах. Кроме мелочей, вроде шляпной коробки. Так что Камо тревожиться не о чем. Двести пятьдесят тысяч, в начале месяца отправленных Государственным банком своему тифлисскому отделению, возвращаются снова на невские берега. Притом для целей куда более достойных.
С этой же коробкой Камо с Николаевского вокзала переберется на Финляндский. Ну да, в поселок Куоккала!..
11
«— А знаете, Владимир Дмитриевич, мы расплатимся со всеми нашими кредиторами по «Впереду». Только нельзя ли сделать так, чтобы те, которым вы будете платить деньги, не очень бы расходовали их здесь, в Петербурге, — неожиданно сказал мне Красин, когда мы на открытой веранде пили с ним чай.
Я насторожился, — продолжает главный большевистский издатель В. Д. Бонч-Бруевич. — Он пристально посмотрел на меня. Я сразу догадался, что это те деньги, которые поступили в кассу большевиков от той лихой экспроприации, которая была произведена на Кавказе безумно храбрым и отчаянным Камо.
Это были те деньги, о которых так много и горячо спорили: брать ли их нам или не брать? Так как революция нуждалась в средствах, так как эти деньги были взяты не у каких-либо частных лиц, а были экспроприированы непосредственно у государства, то было решено ими воспользоваться для дела революции.
— Кому из ваших кредиторов нужно скорей всего отдать деньги?
Я сказал, что
