Косарев - Николай Владимирович Трущенко

Луначарский обвел взглядом зал, повернулся в сторону президиума собрания:

— Здесь в зале я вижу людей, которые не меньше моего знали Владимира Ильича. То, что я скажу, не может быть не чем иным, как импровизацией. Как ученый, Владимир Ильич был необычайно объективен и холоден, неподкупен. Чувство никогда не толкало его к приятным, но ложным выводам. Он был настоящим исследователем. Для него, конечно, наука не была самоцелью. Она определялась, в конечном счете, практической задачей, тем сильнее, чем практические задачи были рискованнее. Его работы создавали впечатление непередаваемого блеска. При чтении их испытываешь какое-то внутреннее волнение, такая в них ясность, простота и чистота мысли. Таково же было и его ораторское искусство. Всякая его речь была не чем иным, как политическим актом. Он говорил тогда, когда нужно было, с неизменной содержательностью, внутренним убеждением, гипнотической силой. Голос его, преисполненный волевого нажима, и жесты — все это совершенно зачаровывало слушателей, и можно было слушать его сколько угодно, затаив дыхание, а когда гремели бесконечные, поистине благодарные аплодисменты, то всякий испытывал глубокое сожаление, почему он перестал говорить — такое колоссальное наслаждение доставляла возможность следить за мыслями учителя.

Луначарский замолчал. Казалось, он закончил свое выступление, и Мицкевич хотел уже предоставить слово следующему оратору, но Анатолий Васильевич, будто бы вспомнив еще что-то очень важное и сокровенное, продолжил:

— Если вы спросите, были ли отрицательные черты во Владимире Ильиче? Не знаю, не вспомню, не могу найти от края до края этого, в политике, в товарищеской жизни, личной, в теории… Не знаю, не могу вспомнить ни одного случая, ни одной черты отметить, которую можно было бы назвать отрицательной. Положительный тип с головы до ног, чудо, как человек, и вместе с тем такой живой, такой живой, что и сейчас, когда он лежит в Колонном зале Дома союзов и когда около него проходит целый народ, пораженный горем, он все-таки самый живой из всех, кто сейчас здесь живет и дышит и в этом городе, и в этой стране.

Этими словами Луначарский закончил свою речь. После него выступал М. Н. Покровский, потом еще кто-то.

Косарев слушал их речи, но в голове по-прежнему звучали только что сказанные Луначарским слова: «он все-таки самый живой из всех, кто сейчас живет и дышит в этом городе и в этой стране…» Саша сидел в оцепенении, бесконечно и непроизвольно повторяя эту фразу: «самый живой из всех, кто сейчас живет… самый живой…» — словно боялся, что она забудется, а с ее исчезновением из сознания уйдет что-то очень важное, ради чего он, собственно, и пришел в этот зал. Косарева поразила не образность слов. Вся только что произнесенная Луначарским речь была как бы сплетена из сильных оборотов блестящего оратора, потрясенного фактом смерти величайшего из людей. Но именно в этой фразе была заложена органическая созвучность мысли Луначарского с его, косаревским, настроением. Хотелось восстать против самой мысли о смерти Ленина. Протестовать. Но Ленина уже нет. Ленин умер… Луначарский помог ему найти нужную формулу: «Ленин жив, Ленин будет жить в наших делах, освященных его великим гением, и мы будем не покладая рук трудиться над выполнением его заветов».

Смерть великого Ленина потрясла миллионы сердец. Вся страна оделась в глубокий траур. Огромное безграничное горе накрыло ее широкие просторы.

Дни прощания с Лениным длились как тяжелый сон. Косарев с колонной бауманцев восемь часов подряд шел к гробу Ленина по московским улицам. На всю жизнь запомнил он часы движения этой огромной вереницы людей до мельчайших деталей: сотни дневных костров в дымчатой мгле московских улиц, клубы морозного пара над толпой при входе в Дом союзов.

Высокий светлый лоб лежащего в гробу посреди огромного Колонного зала, уставленного темно-зелеными пальмами; скорбная, словно окаменевшая фигура Надежды Константиновны Крупской, застывшие воины почетного караула, сдержанная тишина — и вдруг чей-то громкий вскрик и плач… Надрывные гудки, словно навсегда повисшие в воздухе над деревянным сооружением Мавзолея.

Ленина больше нет.

Только сейчас Косарев понял, что Ленин как-то незаметно, будто ненароком, вошел в его жизнь и наполнил ее высшим духовным содержанием, а ленинский завет: в учебе, труде и борьбе «действовать так, как того действительно коммунизм требует» озарил его долгий комсомольский путь.

Сотни, тысячи рабочих в эти скорбные дни приносили свои заявления в партийные ячейки. Они сами выдвинули лозунги: «В партию, с партией и за партию!», «Кто крепче — в ряды РКП(б)». Учитывая размах этого движения, ЦК РКП(б) объявил ленинский призыв рабочих от станка в партию.

Вступила в ее ряды и мать Косарева — Александра Александровна.

В нашей семье можно партгруппу создавать, радовался Саша. И действительно, вскоре два брата — Матвей и Михаил — и старшая сестра Нина тоже стали коммунистами.

Движение, развернувшееся среди взрослых рабочих, произвело большое впечатление на пролетарскую молодежь. Она сплачивалась вокруг РКСМ, а Российский Коммунистический Союз Молодежи — вокруг партии Ленина. Пятьсот комсомольцев — юношей и девушек от станка — передала Бауманская районная организация столицы в первые дни ленинского призыва в ряды РКП(б).

В «Обращении к Центральному Комитету Российской Коммунистической партии — продолжателю дела Ленина», принятом на экстренном пленуме ЦК РКСМ 22 января 1924 года, комсомол дал клятву верности делу ленинизма.

26 января Косареву дали гостевой билет на II съезд Советов СССР. Страна продолжала прощаться с Лениным. И первое заседание съезда было посвящено ему. Выступали М. И. Калинин, Н. К. Крупская, И. В. Сталин, К. Цеткин, рабочий с «Красного путиловца» Сергеев и беспартийный крестьянин Краюшкин. В тот день выступил и Петр Смородин. От имени комсомольцев страны он дал обет быть верными заветам Ильича. В зале звучал зычный голос первого секретаря ЦК комсомола, а Косарев, охваченный сильным душевным порывом, про себя повторял его речь: «Мы, молодежь, не успели еще перенять опыт и мысли, которые Ильич передавал старой гвардии. Но мы готовы пожертвовать своей жизнью за то великое дело, к которому вел рабочий класс Владимир Ильич.

Мы думаем, что теперь, когда нет с нами вождя, осталась его наследница, его партия. И мы сумеем на деле доказать, что из наших рядов, под руководством закаленной, старой, мудрой большевистской гвардии, закаленной в боях Российской Коммунистической партии выкуем и закалим сотни тысяч борцов-ленинцев. Они уверенно пойдут навстречу грядущим битвам и будут вершить