Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд

— всех заведующих лабораторий и кафедр вызвали на методическую комиссию. Насколько я понял, это надолго, ещё полчаса точно.

Возвращаться обратно было глупо, ждать столько — тоже. Поэтому я решил заглянуть к Машеньке.

Она была, как обычно, в своей лаборатории. Стояла возле высоченного штатива и капала из какой-то бюретки в небольшие колбочки по очереди. Раствор в колбах был бледно-оранжевым. Когда она капала, он потом становился ярко-зелёным. Красиво. Маша смотрела на отметки в бюретке и записывала в тетрадь.

— Привет. Не помешаю?

— Муля! — искренне обрадовалась она, однако капать не перестала. — Ты чего это пропал?

— Да вот пашу, как раб на галерах, — сказал я, — без выходных и проходных. Совсем времени нету. Да ещё и мать срочно решила женить меня. Ты представляешь, Маша, она устроила дома смотрины и наприглашала гостей с дочками на выданье.

— Ого! — вытаращила от удивления глаза Маша и чуть не уронила очередную колбочку.

— Смотри невест, в общем, был, — хмыкнул я.

— И как? Понравился кто-то? Красивые хоть?

— Да там они все красивые, — вздохнул я, — одна похожа на свежезамороженного палтуса, вторая — на овечку. А вот третья — на пекинеса… Он хоть породистый.

— Тебе никто не понравился, — хихикнула Маша и выставила на стол следующую партию колбочек, — угодил ты, Муля, в зоопарк из невест.

— А у вас как дела? — осторожно перевёл разговор на интересующую меня тему я.

— Да нормально всё, — сказала Маша, хотя по складке между бровей я видел, что не всё там нормально.

— Рассказывай! — велел я.

— Да что там рассказывать? — заюлила она и торопливо отвела взгляд, как будто внимательно рассматривает содержимое одной из колб, — я же говорю, нормально всё.

— А вот Дуся говорит, что не всё, — наябедничал я и обличительно уставился на мачеху, — говори всю правду, Маша. Зачем ты его в кабинет спать выгнала?

— Я выгнала⁈ — аж задохнулась от возмущения Маша, — Да он сам…

И тут она поняла, что проболталась и укоризненно посмотрела на меня.

А я посмотрел на неё. И тоже пристально. Мол, признавайся теперь, раз уж сама проболталась.

Маша вздохнула, отставила колбу подальше, и тихо сказала:

— Да с Поповым у него проблемы.

— У него всегда были с Поповым проблемы, — ответил я, — но это не помешало ему даже жениться.

— В этот раз всё серьёзно, — прошептала Маша, — Попов в курилке говорил Фёдорову и Криволуцкину, что не успокоится, пока не уничтожит Модеста совсем.

Она всхлипнула. Было видно, что она напряжена и еле сдерживает себя.

— И ещё он взял на работу Ломакину.

— Что-о-о? — вытаращился я. — После того, что она творила?

— Угу, — обречённо кивнула Маша, — я даже ходить в столовку перестала. Не хочу с нею столкнуться.

— С ума сойти! — пробормотал я, — она же опасна для общества. Как же это так? А суд её оправдал?

— Да не было никакого суда, — нахмурилась Маша, — списали на несчастный случай при работе с едкими веществами. И дело закрыли. Влепили ей выговор, но без занесения в трудовую даже.

— Но она же изуродовала тебя! — никак не мог поверить в такое вот скотство я, — а если бы лицо! А если бы глаза!

— Но не лицо и не глаза, — развела руками Маша, — а рана на плече небольшая, почти уже зажила. Сказала — ничего страшного.

— Так шрам же остался…

— Кому какое дело, — между бровями у Маши пролегла горестная складка, — более того, Муля, ты не поверишь, но Попов поменял Ломакиной тему диссертации и теперь помогает ей писать. Сказал, что она защитится раньше меня. Мол, Бубнов слабый руководитель и это он виноват в том, что талантливая девочка Ломакина не могла написать диссертацию. Типа он не давал ей. И ещё он сказал, что я вообще не защищусь. Уже несколько человек даже подговорил против меня.

— И что они тебе сделают? — не понял я.

— Они — все члены спецсовета, — пояснила Маша, — проголосуют против меня на защите и всё.

— Мда… — это всё, что я смог сказать на это.

В общем, научные организации — ещё хуже серпентарий, чем даже в театрах.

Тут за дверью, в коридоре, послышались шаги, голоса.

— Методкомиссия закончилась, — прислушалась к шуму Маша.

— Пойду я тогда, к отцу загляну, — сказал я, — на работе ненадолго отпросился.

— Ну, давай, — кивнула Маша, — извини, но я с тобой не могу — нельзя прерывать титрование, пока раствор свежий.

Я попрощался с мачехой и двинул к отчиму.

В кабинете у Модеста Фёдоровича ничего не изменилось.

Сам он сидел за столом и что-то записывал.

— Привет! Можно? — заглянул в кабинет я.

— О! Сын! — обрадовался тот. — Заходи!

Он резво подхватился из-за стола, двинулся ко мне навстречу и крепко обнял:

— Как дела у тебя? Надеюсь, всё хорошо?

— У меня-то хорошо, — сказал я, отстраняясь, — а вот у тебя…

— Откуда знаешь? — пристально посмотрел он на меня.

Я молча усмехнулся и развёл руками.

— Женщины, — вздохнул Мулин отчим и вытащил сигареты, — будешь?

Я отрицательно покачал головой. Я уже второй день боролся с этой пагубной привычкой. Да, не сразу. Постепенно. Но теперь я разрешил себе выкуривать лишь по две сигареты в день — утром и вечером. И всё.

— Бросил? — уважительно похвалил Модест Фёдорович, — молодец. А я вот всё никак. Всю жизнь бросаю. И никак. Тогда я сейчас тоже не буду.

Он отложил сигареты на стол и повернулся ко мне:

— Может, хочешь кофе? Машка сварит.

— Я был у неё, — отрицательно покачал головой я, — да и занята она, титрует что-то оранжевое до зелёного.

— Аа-а-а-а… — хмыкнул Модест Фёдорович, — титрует общий гумус с бихроматом. Так называемый метод Тюрина. Но мы его в модификации Симакова испытываем. С добавлением фенилантраниловой кислоты… Это если там присутствуют карбонаты…

Он вдруг взглянул на меня и осёкся:

— Извини, Муля, увлёкся.

— Бывает, — улыбнулся я, — я и сам такой же. Так что там с Поповым у тебя за война?

— Да дурак он, — нахмурился Модест Фёдорович, — решил на себя всё моё финансирование перетянуть. Но мы всегда конкурировали.

— А Ломакина?

— Машка уже рассказала? — покачал головой Мулин отчим.

— Ты отставишь эту ситуацию?

— Ну а что мне делать? Мстить, как граф Монете-Кристо? — возмутился Модест Фёдорович. — Я не буду ему уподобляться и вести все эти закулисные игры.

— Так он тебя быстренько обскачет, — не согласился я.

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — я всю жизнь занимаюсь наукой. Чистой фундаментальной наукой. И вся эта возня мне не интересна. Пусть что хочет делает. Жизнь всё сама рассудит.

Я смотрел на него и удивлялся. Взрослый человек же. Неужели он верит во всеобщую справедливость?

Да этот Попов сожрёт его скоро