Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд

о брюкве, фаршированной зелёным горошком, и словно загипнотизированные кролики уставились на эти интересные покачивания.

Надежда Петровна, видя, что скандал вот-вот разгорится, предложила гостеприимным голосом:

— А давайте пока передохнём? В гостиной легкие закуски. Там есть и патефон. Желающие могут потанцевать…

При этом головы всех мамашек и дочек моментально, словно подсолнухи к солнцу, повернулись ко мне.

Я мысленно вздрогнул. Танцевать с ними я не хотел совершенно. Тем более под патефон и на глазах всех этих мамочек.

Потому что вот так потанцуешь один танец, а потом сразу жениться придётся. Тем более столько свидетелей.

А Надежда Петровна тем временем продолжила говорить:

— Мужчины могут покурить. А Дуся пока поменяет блюда. Мы потом вернёмся к чаю…

Все с радостью и заметным облегчением покинули гостеприимный стол и ломанулись в гостиную. Я хотел ломануться самым первым, иначе прямо чувствовал, что меня сейчас точно поймают и придётся как минимум танцевать.

Но убежать далеко не успел — меня перехватила Надежда Петровна:

— Подожди, — тихо попросила она.

Ну и прекрасно. Я остался стоять рядом с Мулиной матерью. Рядом остановился Адияков.

Когда мы остались наедине, Надежда Петровна, воровато оглянувшись, не слышат ли гости, торопливо спросила:

— Сынок, ну скажи, тебе кто-нибудь из них понравился?

Я согласно закивал головой, с энтузиазмом закивал, можно сказать.

Надежда Петровна послала ликующий триумфальный взгляд Павлу Григорьевичу. Тот скис, надулся и помрачнел.

Интересно, они что, поспорили? С Мулиной матери станется. Небось на шубу какую-нибудь или жемчуга забились. Не удивлюсь.

— И кто же тебе понравился? — сгорая от любопытства и аж пританцовывая от нетерпения, спросила Надежда Петровна.

— Матильда Фёдоровна, — честно признался я.

Надежда Петровна побагровела, а Павел Григорьевич сдавленно хрюкнул.

Я посчитал, что ответил достаточно искренне и пошел к гостям.

В гостиной, за роялем сидела Ниночка с кисловатым выражением лица и тренькала двумя пальцами какую-то незамысловатую мелодию. Рядом стояла Ирина Семёновна и с гордым видом переворачивала листы в нотной тетради.

— Вам это нравится? — с подвохом спросила меня Анна Васильевна, метнув скептический взгляд на Ниночку.

Я пожал плечами, а потом кивнул.

Анна Васильевна надулась и обиженным голосом выдала последний аргумент:

— А наша Валентина, между прочим, умеет вышивать крестиком! И Лариса тоже!

Я аж икнул.

Когда экзекуция музыкой закончилась, нас позвали пить чай.

И опять все эти разговоры и бомбардировка меня томными и многозначительными взглядами продолжилась.

И тогда мне всё это вконец надоело. Поэтому я встал из-за стола и ушел. Вот так просто, молча, без слов, встал и ушёл. По-английски, не прощаясь.

А когда вернулся (наконец-то!), домой, то обнаружил на кухне Фаину Георгиевну, в волосы которой вцепилась… Марецкая.

Глава 9

— Сука Верка! — воскликнула Фаина Георгиевна и попыталась вырвать свои волосы из рук Марецкой. Её всегда аккуратный пучок теперь разметался и сейчас напоминал какой-то снулый рыбий хвост в период нереста.

Когда же её попытка не увенчалась успехом, Раневская изловчилась и пнула Марецкую ногой. Причём неудачно так пнула. Мало того, что не попала, так вдобавок ещё её войлочный тапок, в которых она так любила ходить по коммуналке, слишком широкий и расхлябанный, моментально слетел и запульнулся куда-то аж под стол.

Фаина Георгиевна осталась, словно Золушка, в одном башмачке. Правда не в хрустальном, а в войлочном, расхлябанном, но тем не менее.

— Ах ты ж, зараза! — прошипела Марецкая, продолжая таскать Фаину Георгиевну за волосы.

— Дамы! — укоризненно сказал я, попытавшись привлечь внимание.

Но мой миротворческий пассаж остался без ответа. Обе великие актрисы были заняты исключительно друг другом и на посторонние помехи внимания обращать не желали.

— Товарищи! — предпринял вторую, более официальную, попытку пацифизма я.

Опять ноль реакции.

— Да что же это такое! — пробормотал я, изумлённо наблюдая, как Марецкая извернулась и хотела, видимо, то ли выдрать Раневской клок волос, то ли ещё что совершить нелицеприятное. При этом поскользнулась и волосы Фаине Георгиевне она машинально выпустила.

Раневская, почувствовав себя на свободе, схватила табуретку и принялась отбиваться нею, словно рогатиной. И как-то она эдак замахнулась, что Марецкой пришлось резко отклониться. И сделала она это слишком неловко и запнулась об оставленный Беллой таз с замоченным там бельём. И с размаху уселась прямо туда, подняв вокруг целую тучу мыльных радужных брызг.

— Ай! — взвизгнула Вера Петровна, неуклюже барахтаясь в тщетной попытке выбраться из таза, где она явно застряла.

— Ты смотри! Наконец и Верка нашла своё место! — ликующе изрекла Раневская, отбросив табуретку. Затем она насмешливо ткнула пальцем в особо большой мыльный пузырь, и гордо и величественно ушагала прочь из кухни, чеканя шаг в одном тапке и держа спину ровно-ровно.

— Давайте помогу, — протянул руку я.

Марецкая царственным жестом ухватилась за мою руку, и я выдернул актрису из таза. При этом остатки воды выплеснулись опять на пол.

Марецкая воду проигнорировала, таз проигнорировала, одёрнула мокрую юбку и только затем изволила посмотреть на меня.

— Мне нужно переодеться, — сообщила она строгим, хорошо поставленным голосом. Спасибо она мне не сказала.

Я восхитился от такой наглости, но поучать не стал. Всё же женщина уже не первой молодости, может быть это у неё такая реакция на стресс.

Поэтому просто сказал:

— Давайте пройдём ко мне в комнату. Что-нибудь посмотрим.

Марецкая величественно кивнула и вопрошающе посмотрела на меня, чуть изогнув одну бровь.

Я двинул вперёд, показывая дорогу (понимал, что ей не хотелось идти первой, чтобы я видел её мокрую и грязную задницу).

— Прошу! — я открыл дверь в комнату.

Марецкая вошла и первым делом устремилась за ширму, где обычно ночевала Дуся.

— Мне нужна юбка, — сообщила она оттуда. — Вряд ли чулки я здесь раздобуду.

— Одну минуту, — сказал я и повесил на ширму чистое полотняное полотенце. — Вы пока можете вытираться, а я к соседке схожу, спрошу у неё юбку. Если не будет, то придётся вам надевать мои брюки.

Из-за ширмы демонстративно и негодующе фыркнули.

А я вышел в коридор и постучал к Белле.

Тишина.

Я опять постучал.

Ответа не было. Я взглянул на часы и понял, что она в это время как раз в ресторане играет. Соваться к Музе было глупо, с её сорок вторым (или каким там?) размером, она разве что Кольке могла свою одежду предложить. Но идти в мокрой одежде по Москве в апреле — не самая лучшая идея. Тем более поздним вечером.

Что-то надо было срочно придумать. Я вздохнул.

Ну, что же, это судьба: и я постучал к Фаине Георгиевне.

— Да, да! — с её фирменным прононсом величественно раздалось из-за двери.

Я