Сестры Шред - Бетси Лернер

рассказать ему кучу разных вещей: что у меня есть сестра, которую я боюсь, что меня никогда не целовали и что наука – религия, которую я исповедовала, – отлучила меня от себя.

– Мне грант не дали…

– Что за грант?

– «Рецепторы дофамина D2 и связанные с ними цепи-регуляторы страха в миндалевидном теле».

– Переведи.

– В общем, это про страх, – объяснила я.

– Есть хочешь? – спросил он так, будто мы сто лет были знакомы.

– Да.

– А то я умираю с голоду.

Впоследствии я узнала, что Джош всегда был голоден. После того как он бросил учебу и лишился скидки в студенческой столовой, он питался объедками, как городская крыса, подбирая в столовых подносы с остатками еды. Мы зашли в «У Тома», популярную закусочную на Бродвее неподалеку от кампуса, и Джош заказал для нас обоих сэндвичи с сыром на гриле и кока-колу из сатуратора. Сделав большой глоток через полосатую соломинку, он объявил, что кока-кола из свежего сиропа – это нектар богов.

Джош сказал, что бросил университет, чтобы стать актером. Он был уверен, что обладает врожденным талантом, как Марлон Брандо. Джош вообще был фанатом Брандо, он много раз смотрел его фильмы и прочитал о нем все, что смог найти. Он признался, что купил свою кожаную куртку после просмотра «Дикаря».

– Как думаешь, какого роста был Брандо?

– Не знаю.

– Угадай!

– Шесть футов[13].

– Ха! Это так кажется из-за его внушительной внешности. Давай еще раз.

– Сдаюсь, говори.

– Пять футов и девять дюймов[14], как у меня! – Джош выпятил грудь ударил в нее кулаком.

Доедая за мной картошку фри, он сознался, что не сам бросил учебу, а был отчислен. Он успешно скрывал это от родителей, пока из деканата не пришло письмо об отчислении и счет за несколько просроченных учебников.

– Восемь поганых долларов с мелочью!

За обед в тот раз заплатила я, правильно поняв, что Джош на мели. Так же правильно я предположила, что у него не было собственного жилья и он ночевал у друзей и знакомых. Какое-то время он жил у своей девушки, Мэри Келли, пока ее соседи по комнате не ополчились на него. «Они решили, что я ей не подхожу! Им не нравилась, какую я музыку слушаю! А это были Talking Heads!» – оправдывался Джош.

Несколько недель мы встречались в кампусе, покупали хот-доги или сэндвичи и бродили по Морнингсайд-Хайтс и Гарлему. На углу Ленокс-авеню и 142-й улицы Джош показал мне, где раньше находился клуб «Коттон». Он знал все о расовой дискриминации и о выступавших в клубе чернокожих музыкантах – группе Дюка Эллингтона, Луи Армстронге и Каунте Бейси. Мы прогуливались по Страйверс-роу, где жили многие художники и лидеры «гарлемского ренессанса». Джош читал Лэнгстона Хьюза и У. Э. Б. Дюбуа. Я никогда о них не слышала. Подобрав на улице книгу о Гюставе Эйфеле, он принялся с азартом рассказывать о фигурных деталях из кованого железа на зданиях и мостах по всему городу. Я плелась рядом, с удовольствием внимая его монологам о дизайне и красоте. Он называл себя автодидактом[15]. Мне пришлось искать это слово в словаре.

Двигался Джош всегда как-то напряженно, наклоняясь вперед при ходьбе, словно в предвкушении чего-то захватывающего. Он показал мне ту сторону Нью-Йорка, о которой я и не подозревала: выкрашенную в розовый цвет кондитерскую, театры самодеятельности и цветочный квартал на рассвете, где выгружали похожие на гробы длинные деревянные ящики, из которых тянулись белые лилии и длинные гладкие ветви вербы. Джош был большим мастером находить выброшенную мебель, укромные уголки с граффити в стиле Баския, итальянские кафе, где жарили кофе в зернах и пекли печенье с кедровыми орешками. Как и Олли, он любил Армию спасения и благотворительную организацию «Гудвилл». Он мог появиться в синей моряцкой рубашке с нагрудником, куртке Неру и итальянской фетровой шляпе «борсалино». Все лето Джош носил кожаную куртку и фиолетовые кеды без носков. У него густо росла борода, и ему частенько приходилось бриться дважды в день. Он хвастался этим как признаком мужественности.

Джош дружил с группой бездомных, собиравшихся в дальнем конце публичной библиотеки, в отделе философской литературы; охранники их не трогали. Он называл их сборища Сократическим клубом и утверждал, что настоящие интеллектуалы – это они, а не изнеженные придурки, которые строят из себя профессоров Колумбийского университета. Я и восхищалась его свободой от предрассудков, и боялась, что он романтизирует кучку проблемных, сломленных людей.

Потом Джош начал у меня ночевать, уверяя, что это временно. Моя крошечная квартирка находилась в красивом кирпичном доме на Риверсайд-драйв; высокие ступени вели к величественной двери из красного дерева с рифленым стеклом под старину. На отполированной до блеска латунной табличке рядом с кнопками были выбиты фамилии жильцов. У моей кнопки было написано «Шрек» – ошибка, которую я так и не удосужилась попросить исправить. Некогда просторные комнаты здания были поделены на крошечные студии. Чтобы сэкономить пространство, я купила односпальную кровать. Она называлась «монашеской», и я вполне осознала точность этого названия лишь тогда, когда мою келью впервые посетил официальный представитель мужского пола – Джош.

– Это здесь ты спишь? – только и произнес он.

Да, Сестра Эми здесь спит. Моей единственной роскошью была зеленая бархатная кушетка с кленовыми ножками, которую я нашла на блошином рынке. Все остальное – простенькая стандартная мебель, включая корзину для белья из ротанга, в которой одежда все время застревала. Окно было забрано массивной черной решеткой, а рама держалась в открытом положении, только если я подпирала ее стопкой учебников. На кухне имелся мини-холодильник и плита с одной действующей конфоркой. Большую часть зимы я питалась супом и консервами – Олли называла этот рацион «бомжественным». Я терпеть не могла ходить по ресторанам в одиночку.

Трудно сказать, когда Джош полностью перебрался ко мне, но квартира быстро заполнилась книгами по искусству и актерскому мастерству, картинами народного творчества, массивными ресторанными кружками и тарелками из заведения, где он немного поработал помощником официанта. После похода на выставку Ван Гога в Метрополитен он покрасил стену на кухне в лазурный цвет и поставил возле нее кувшин с подсолнухами. Он нашел на свалке подиум для аукциониста, отделал его искусственным мрамором и превратил в подставку для словарей. Спал он на кушетке и каждое утро демонстративно аккуратно складывал простыню и одеяло.

Я советовала Джошу записаться на курсы актерского мастерства. Он прослышал об экспериментальной школе, которой руководил человек по имени Артур Инглиш, самопровозглашенный авторитет и борец с авторитетами. Артур считал, что для того,