Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

по просьбе истинных артистов, не раз оказывал услуги последним. Еще весной этого года, по случаю концертной поездки тенора Рекеля, он писал прокурору Варена (в Грац):

Вена, 6 апреля 1823 г.

Милостивый государь!

Рекомендую вам г. Рекеля и его сестру, музыкальные способности коих заслуживают ближайшего знакомства вашего. Жду от вас также ответа на мои предложения относительно того, о чем вы мне писали ваш друг и слуга Людвиг ван Бетховен.

За тридцать лет до описываемой нами эпохи сложилась клевета об отравлении Моцарта якобы завистливым Сальери; теперь, когда 73-летнему Сальери предстояло самому расстаться с жизнью, разговоры о его преступлении вновь стали повторяться в Вене, подкрепляемые слухом о покушении его на самоубийство и о признании его в бреду. Бетховен, имевший, конечно, также завистливых недругов, был встревожен такими слухами; в разговорной тетради встречается ряд строк на эту тему; в ноябре 1823 года он сам пишет: «Сальери пытался зарезаться, но еще жив»; далее рукой Шика: «Держу пари, что признание Сальери истинно. Род смерти подтверждает это». Далее рукой Шиндлера: «Вы опять мрачны, маэстро. Что с вами, куда пропало веселое настроение? Не принимайте этого так близко к сердцу, такова судьба большинства великих людей. Еще много современников Моцарта в живых, они могут сообщить подробности смерти его и указать какие-нибудь признаки. Но Сальери больше повредил Моцарту своим порицанием, чем Моцарт ему…»

Приятели уже привыкли к мрачному настроению композитора, но на новых посетителей и малознакомых оно производило тяжелое впечатление.

Г-жа Пахлер-Кошак, посетившая его 27 сентября в Феслау, близ Бадена, рассказывает: «Внешность Бетховена поразила меня, точно ножом кольнули в сердце; он очень состарился, еще более оглох, но стал более словоохотлив. На прощание он написал мне заключительные такты «Жертвенной песни» своей на слова Маттисона, хранимые мною, как реликвия».

Фабрикант арф Штумпф приехал в 1823 году из Лондона в Вену и 28 сентября посетил Бетховена.

– День этот, – рассказывает он, – навсегда останется в памяти моей, это был счастливейший день в моей жизни… Рано утром мы отправились к нему в Баден. Он взглянул на меня сначала сурово, но сейчас же затем приветствовал меня, как старого знакомого. Увы, он сильно изменился и имел несчастный вид… Глухота казалась мне едва заметною; благодаря присутствию Хаслингера, которого он легко понимал, беседа наша была устная… Если он в хорошем настроении, то говорит живо, весело и так же энергично, как звучат его симфонии. Он спросил Хаслингера о наивысшем регистре трубы, но, видимо, не был удовлетворен ответом. Он представил мне своего племянника, красивого молодого человека лет 18, и прибавил:

– Если хотите, то можете предложить ему загадку по-гречески.

В полдень мы отправились в Елененталь. Бетховен показывал мне наиболее живописные места, иногда погружался в думы и что-то напевал про себя… Обедали на открытом воздухе. Бетховен особенно радовался отсутствию посторонних, но упрекал Хаслингера за слишком роскошные кушанья… Разговор зашел о Генделе.

– Это величайший из когда-либо живших композиторов, – сказал он, приходя в поэтический экстаз, – пред его могилой я готов снять шляпу и преклонить колени.

Напрасно мы наводили разговор на Моцарта; он бросил нам лишь одну загадочную фразу:

«Каждый знает, кто царствует в империи».

Спустя год после этого визита, 28 сентября 1824 года, Штрейхер так рекомендует Штумпфа композитору в разговорной тетради:

– Это отличный немец, проживший 34 года в Лондоне. Он отправится в Баден, чтобы взглянуть на человека, которым гордится Германия. Будьте к нему снисходительны и любезны, как подобает святому, к которому является издалека на поклонение благочестивый странник.

Вскоре после Штумпфа, 5 октября, Бетховена посетил К. М. Вебер, в обществе Хаслингера и Бенедикта. Незадолго перед тем, узнав о намерении Хаслингера издать новую оперу Вебера «Еврианта», композитор одобрил его:

– Я рад, что вы издаете опять немецкую оперу. Я слышал много хорошего об опере Вебера и надеюсь, что она принесет вам и ему много денег и славу.

Бедно обставленная, почти пустая комната, – рассказывает Вебер, – была в страшном беспорядке: ноты, деньги и платье валялись на полу; белье было собрано в кучу на грязной постели; открытый рояль в пыли, на столе разбитая кофейная посуда… Густые седые волосы, пышно приподнятые и местами совсем серебристые; лоб и череп необыкновенно закругленные, нос четырехугольный, как у льва, рот благородного и мягкого очертания, подбородок широкий, по всему широкому лицу, покрытому следами оспы, разлита была густая краска; из-под мрачно сдвинутых, густых бровей кротко глядели маленькие, блестящие глаза. На нем был старый потертый сюртук.

– Так вот ты каков, – воскликнул Бетховен, увидав меня. – Молодец, молодчина! Здравствуй!..

Одеваясь, чтобы выйти из дома, Бетховен в то же время стал говорить о своем печальном положении, об упадке искусства, о публике… Я советовал ему бросить Вену, предприняв путешествие по Германии, убедиться в своей громкой славе.

– Слишком поздно! – воскликнул старик.

– Так отправляйтесь в Англию, где вас боготворят.

– Слишком поздно, – повторил он и, взяв меня под руку, повел обедать в Зауербад.

Обед наш прошел весело и приятно. Этот суровый, недоступный человек угощал меня, ухаживал, как за дамой. Этот день останется незабвенным в жизни моей. Я испытывал особенное наслаждение от любезности его великого гения.

При прощании он несколько раз обнял и поцеловал меня, долго еще держал за руку и сказал:

– Дай Бог успеха новой опере! Если удастся, то приеду к первой постановке.

«Еврианта», заказанная Венским театром и впоследствии ставшая одной из любимых немецких опер, в день первого представления провалилась; публике она совсем не понравилась, хотя пресса и музыканты много хлопотали о ее успехе. После второго представления оперы, в конце 1823 года, у Хаслингера в Патерностергассе собрались многие выдающиеся музыкальные деятели: Вейгель, Умлауф, Крейцер, Шупанциг, Зонлейтнер, Шуберт и др. Неожиданно вбежал в комнату Бетховен:

– Ну, что, как опера? – спросил он.

– Замечательно! Громадный успех, – сказал в ответ Хаслингер, подразумевая успех «Еврианты» среди специалистов.

– Очень рад, очень, – сказал Бетховен. – Немецкая музыка должна победить итальянскую…

– А как пела маленькая Зонтаг?

– Превосходно!

– Передайте Веберу, что я приехал бы, но для чего?.. Давно уже… – он показал на ухо и вышел.

В начале ноября Бетховен, взяв новую квартиру, в Унтергассе, № 323, пригласил к себе обедать Вебера и Шиндлера; остроты, сарказмы, шутки лились потоком. Много говорилось о предстоящих работах обоих композиторов и о необходимости возродить немецкую оперу…

Еще ранее того, весной 1823 года, с Бетховеном познакомился знаменитый пианист Фр. Лист, давший в Вене 13 апреля свой первый концерт. Среди публики находился глухой Бетховен, на которого игра двенадцатилетнего мальчика произвела столь сильное впечатление, что он поднялся на эстраду и поцеловал его;