Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

Ваше величество вызываете любовь, почтение и расположение всех тех, кто умеет уважать королей; глубина моих чувств в отношении вашего величества неизмерима.

Будьте милостивы принять искреннее уверение в почтении покорнейшего слуги

Луи ван Бетховена.

Диплом шведской академии пробудил в Бетховене порыв тщеславия и вызвал, вероятно, при участии новых приятелей, несколько льстивых строк к Пилату, редактору «Австрийского наблюдателя».

Милостивый государь!

Сочту за честь встретить в вашей всеми уважаемой газете сообщение о моем избрании в члены музыкальной королевской академии в Швеции. Хотя во мне мало тщеславия и честолюбия, но все же хотелось бы видеть таковое сообщение, так как в обыденной жизни приходится также иметь в виду тех лиц, которым это может, пожалуй, принести пользу.

Простите за беспокойство и укажите способ оказать вам услугу. С удовольствием поспешу навстречу вашему желанию.

С глубочайшим уважением милостивый государь,

преданный Бетховен.

О том же пишет Бетховен редактору «Wiener Zeitschrift fur Kunst, Theater, Literatur und Mode», Карлу Бернарду, прося также огласить присылку золотой медали «весом в 21 луидор» и с надписью «Donne par le Roi a Moamsieur Beethoven».

Любезный Бернард!

Ш. покажет вам подарок короля Франц., вы усмотрите, что следует в честь мою и короля что-нибудь пропечатать, видно, что е. вел., заплатив за свой экземп., не имел в виду только избавиться от меня, я усматриваю в этом великодушие и задушевное отношение короля, предоставляю вам вполне способ оглашения этого события в вашем почтенном журнале.

Относительно вашей оратории поговорим вскоре, в прошлый раз вы меня совсем не поняли, я так обременен всякой всячиной, что положит, лишен возможности вникать во все мелочи обыденной жизни; однако надеюсь.

Редактору и поэту Карлу Бернарду.

Dominus Bernardus non Sanctus!

Просим вас это иностранное наименование членом Скандинавии и т. п. толково изложить на бумаге и отдать в печать, поторопить, огласить, велеть опубликовать и пр. и пр. и пр.

Мы безнадежно утопаем в нотах и нуждах. Поэтому не могли повидать amice optime, но да угодно будет небесам ниспослать нам вскоре это счастье, в надежде этой

Amicus Optimus Beethoven Bonnensis.

Его высокородию г. ф. Бернарду директору всех редакций и первому оперному поэту Европы.

Кого имел в виду композитор, сообщая Пилату о «другом лице», коему диплом Бетховена может служить на пользу? Конечно, своего «сына», Карла, все еще не оправдывавшего его надежд. Петерсу сообщает дядя свои намерения относительно неисправимого племянника.

Я уверен, что К. сделал это только из чувства ложного стыда, расспросите его хорошенько, я готов сделать все, что возможно, если он хочет посвятить себя дальнейшим занятиям, чтобы он скорее забыл свое прошлое, можно было бы определить его здесь в гимназию, или в более отдаленное отсюда место, например в Грац и т. п., еще по крайней мере два года должен он изучать философию и только тогда может предпринять что-либо, таково мое решение относительно этого, но если он решил более не учиться и убежден, что не одолеет этой премудрости (хотя мне, повторяю, кажется главной причиной его поведения служит ложный стыд и страх перед экзаменами), то я готов покориться, пусть займется торговлей, чего, признаться, я всегда недолюбливал, в таком случае он может поступить в политех, институт. Вперед согласен с вашим решением.

С истинным почтением ваш друг Бетховен.

В сентябре 1823 года Карл определен в университет, и дядя начинает вести с ним разговоры на серьезные темы.

– Кто тебе больше нравится: Шиллер или Гете? – спрашивает он дядю, – не правда ли, Шекспир гениальнее Шиллера?.. Все утверждают это, но я предпочитаю Шиллера. Как тебе нравится «Венецианский купец»? Я нигде не встречал такого богатства идей… Ты знал Моцарта! Где ты его видел?

В другой раз беседа идет о Христе, о богатстве, о покровительстве эрцгерцога Рудольфа, мечтавшего быть папой.

– Если бы ты так умно приступил к делу, как Гете, – пишет племянник в тетради, – то у тебя тоже были бы деньги. Если бы многие знали твое истинное положение, то доказали бы тебе свою преданность… Конечно, не здесь, а за границею. Он только будет целовать тебя, но ничего больше не дождешься; он хочет только слыть твоим покровителем. Я прежде был лучшего мнения о нем, но теперь убежден, что нельзя надеяться на него.

Там же Шиндлер пишет:

«Да не думайте день и ночь о долгах! Вы легко заплатите их, когда поправитесь».

В дневник же свой композитор заносит 8 и 9 ноября:

«Настроение скверное… Опять скверный день… Опять плохой день… К чему такая жизнь, не правда ли? К черту!..»

В то же время племянник пишет в разговорной тетради:

«Тем не менее это наилучший из миров… никто не покидает его добровольно».

Бетховен также был далек от мысли добровольно покинуть этот мир, но мысль о смерти никогда не покидала его, а теперь он уже задумывается над ней более и сообщает адвокату И. Баху свою «последнюю волю».

К д-ру Иоганну Баптисту Баху

Вена, 6-го марта 1823 г.

Достойный и уважаемый друг!

Смерть может явиться неожиданно. Сейчас нет времени составить форменное завещание. Поэтому сим собственноручно заявляю вам, что я назначаю моего любимого племянника Карла ван Бетховена единственным наследником и все, что составляет мое имущество, должно всецело и без исключения после моей смерти принадлежать ему. Назначаю вас душеприказчиком, и если не последует другого завещания, то вам поручается, и вас просят найти опекуна моему любимому племяннику К. в. Бетховену, за исключением моего брата, Иоганна ван Бетховена, и снабдить его законными полномочиями. Это письмо объявляю навсегда действительным, считая его как бы моею последнею предсмертною волею. Обнимаю вас от души.

Ваш верный почитатель и друг Людвиг ван Бетховен.

В некоторых записках к племяннику композитор выражает заботы о занятиях юноши, о его гардеробе; сообщает размер расходов по хозяйству, причем обозначает крейцер знаком #, применявшимся к дукату; справляется о покупке мифологии Петискуса; бранит, вероятно под влиянием минутного раздражения, своего преданнейшего друга Шиндлера и упоминает о Черни, с которым поддерживал приятельские отношения после прекращения занятий с Карлом в 1820 году.

К племяннику Карлу.

Баден, 16 авг. 1823 г. Дорогой мальчик!

Я не хотел тебе писать, пока здоровье мое здесь в прежнем состоянии, но улучшение почти незаметно. Я приехал сюда с катаром и насморком, оба мне невыносимы, так как катаральное состояние лежит в основании моей болезни, и я боюсь, что оно порвет вскоре нить моей жизни или, что еще ужаснее, будет ее постепенно подтачивать. А мой окончательно погибший желудок хотят еще восстановить медикаментами