Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

сквозняке и приболела. Моя же попытка искупаться в штормящем море вообще могла закончиться катастрофой, если бы не коллега Оксана и её сын девятилетний Саша, которые вытянули меня на берег. Я очень испугалась и дрожала от холода и страха. И в то же время весело – голова мокрая, я вся в песке.

Только успела переодеться и просушить волосы на солнце, как пришёл Сергей. Волна взбудоражила меня и смыла обычную скованность; может, потому никогда ещё наша беседа не была такой откровенной.

Сергей был человеком исключительно тонкой и богатой душевности и отзывчивости, он откликался на каждое доброе слово. Я без всякой лести, искренне похвалила его статью в «Collegium’е» и опубликованную там же статью Л. Долгополова. Сергей встрепенулся. Оказалось, что Л. Долгополов (вместе с А. Чичериным) был оппонентом его кандидатской диссертации. И дальше последовал удивительный рассказ о драматической истории его защиты, причем некоторые сцены Сергей изображал в лицах: о том, как в Киевском педагогическом институте перед самой защитой он пережил конфликт с Марселиной Бойко, очень влиятельной и даже могущественной дамой, женой секретаря ЦК КПУ Лутака. Несмотря на то, что заведовала она только методическим кабинетом, все перед ней трепетали. Жена Лутака не любила поэзию Блока и потребовала, чтобы защиту диссертации отменили, буквально сняли объявление о защите с доски. Сергей обратился за поддержкой к Л. Долгополову, и тот пообещал, что они с А. Чичериным выступят в «Известиях» с репликой, если защита будет сорвана. Защита состоялась; все единогласно проголосовали за присуждение искомой степени диссертанту, но потом в Москве, в ВАКе, организовали отрицательную рецензию. Спас его в Москве всё тот же Л. Долгополов, который вместе с ним пришёл в ВАК. Через неделю назначили перезащиту. И тут с Сергеем чуть не случился конфуз: уже нужно было идти в аудиторию, где заседала комиссия ВАКа, а на него напал истерический хохот: что он должен был доказывать, от кого защищаться?! Но потом успокоился. Поначалу ему показалось, что его снова «валят» (по просьбе научного руководителя Сергея – Нины Евгеньевны Крутиковой – его пытался выручить В. Щербина, но, очевидно, они не поняли друг друга), однако потом укрепился духом и спокойно отвечал на вопросы. Справедливость в конце концов восторжествовала. И всё же какой ценой! Сколько попорчено крови!

Погода не радовала. 10-го июля надвигающийся шторм смёл всех с моря. Волна поднялась до пяти-шести баллов, на несколько километров – жёлтая от взбаламученного песка вода, мусор, как кто-то сказал, «от располовиненного Черноморского флота». Лариса, не пьющая лекарств, продолжала болеть с высокой температурой, а через день свалилась и я. Пришлось отлёживаться в номере. Но когда море наконец успокоилось, пошла на пляж хотя бы погреться на солнышке. Там я нашла Сергея, он принёс лежак и для меня, и мы продолжили наши разговоры.

Снова делились впечатлениями от журнала «Collegium». Мне очень понравилась статья С. Крымского, реабилитирующего разум. Это, возможно, не только на ближнем, но и на дальнем горизонте единственный крупный философ, не впавший в грех мистики, алхимии, экстрасенсомании. В своей статье «Культурноисторический аспект рациональности» С. Крымский говорит, что «при всём нарастании иррациональной стихии в ситуациях разрыва между должным и сущим в современном мире остается весомой и альтернативная, рациональная позиция, утверждающая «созвучие» человека и бытия, возможность подведения их взаимодействия под общие предикаты интеллектуальной размеренности». В процессе культурно-исторического развития «коллизии между направлениями рациональной или нерациональной окраски» возникали и возникают постоянно. «В культурологии, – пишет философ, – они именуются по-разному, от ренессансного различия так называемого сфумато (леонардовского созерцания) и террибилита (отрывочности, напряжённости, драматичности Микеланджело) до так называемого дионисийского и аполлоновского начал. Часто отрицание рациональности… выступает обратной реакцией на успехи науки…Неслучайно именно в эпоху Ренессанса, наряду с прогрессом классического естествознания, расцветают алхимия и астрономия, мистическое гадание на картах, интерес к бесовским игрищам и шабашам ведьм».

И в наше время научно-технический переворот сопровождается различными формами мистики и так называемой «новой мифологии». Философ призывал к более углублённому пониманию рациональности, которая «не сводится к чисто логико-интеллектуальной и научной деятельности, не вытесняет субъекта из рационального взгляда на мир. Обновлённая рациональность наших дней включает проблему человека. Поэтому она уже не может быть синонимом одной лишь научности, логичности и обоснованности». Также и художественная рациональность предполагает не только познание. Искусство, по мнению философа, «может быть проинтерпретировано как рационализация (то есть установление некоторой регулятивной функции, мероопределения и норм) самого духовно-практического освоения мира. Хотя при этом мерами и регулятивами будет выступать уже истина, добро и красота».

Статья Сергея Борисовича Крымского (тезки Сергея), который стал для него опорой в его философских исканиях и который принимал самое живое участие в «Collegium’е» (в том числе в его презентациях на сцене), вселяла надежду, что человек в нынешнем вселенском бедламе ещё не совсем потерян, и подтвердятся слова Гегеля, которые философ цитирует в своей статье, что человек «найдёт себя в мире, что этот мир должен быть ему дружественен, что подобно тому, как Адам говорит о Еве, что она есть часть плоти его, так он должен иметь в мире разум от своего разума».

…Наше общение не ограничивалось дневными литературными и философскими беседами. По вечерам Сергей и Лариса приглашали меня на чай. Помню, однажды вечер оказался неожиданно певучим. Сергей и Лариса чудесно умели петь. Весь вечер они пели лирические песни Булата Окуджавы, заглядывая в его сборник – Сергей пел баритональным баском, Лариса – негромким приятным альтом. Я больше слушала, чем подпевала и думала о том, каким чудом может быть совместная семейная жизнь, если её озаряет любовь.

2

Самый интересный эпизод наших крымских встреч – поездка в Бахчисарай, древнюю столицу крымского ханства Гиреев; о ней нужно рассказать подробнее.

Мы выехали рано утром; Сергей за рулём, в хорошем настроении. Ехали сначала по ровному плоскогорью, вдыхая горько-сладкие запахи пожухлой на солнце степной травы. На подъезде к Бахчисараю перед нами открылась экзотическая панорама города, расположенного в долине речки Чурук-Су, в окружении фантастического нагромождения огромных черных глыб, где до наших дней сохранились остатки крепости Чуфут-кале – бывшей резиденции династии Гиреев, под защитой которой находилась ханская слобода Бахчисарай. Крымское и Перекопское ханство, образовавшееся после распада Золотой (Кипчакской) орды, как известно, просуществовало более 350 лет.

Въехали в город. В старой части Бахчисарая узенькие улочки карабкаются вверх; в зеленых дебрях у реки, которая больше напоминает арык, – дома из ракушечника, дворы, отгороженные высокими каменными стенами. Долго искали стоянку для машины в ближайших переулках на подступах к ханскому двору. Сразу нашлась и охрана – маленькие татарчата: девочка лет восьми-девяти