Лабиринт - Яэко Ногами

И сейчас этот резкий громкий смех слышен был во всех комнатах и, казалось, проникал во все уголки дома. Наконец Мунэмити умолк, и на лице его появилось выражение, какое бывает у деревенского мальчишки, который, крикнув, прислушивается к эху в горах.

— История — любопытная штука,— сказал он.

— Я вам просто завидую: вы во всем умеете находить для себя интерес именно как историк.

— Да нет, совсем не то. Мы сейчас затеваем крупную игру с той самой Америкой, которая своими черными кораблями заставила нашего деда открыть для нее доступ в Японию. С того дня не прошло еще и столетия.

Младшему брату хотелось возразить, что с этой точки зрения война с Америкой является доказательством величайшего роста и развития Японии, а японо-американское соперничество столь же неизбежно, как сама судьба. Но тут он закашлялся и умолк, а Мунэмити с уверенностью историка заявил необычайно для него строгим назидательным тоном:

— Однако не забудь, в истории мы не найдем примера, чтобы какая-нибудь страна погибла от наводнения, землетрясения или каких-либо других катаклизмов. Самая страшная опасность — это произвол, опирающийся на сознание собственной власти. Крушение господства древнего Китая и гибель Римской империи именно этими причинами и были вызваны. Людские деяния страшнее того, что делают бог и дьявол.

Вопреки обыкновению Томи сегодня не появлялась. Со свойственным ей чутьем она угадала, что братья беседуют о каких-то важных вопросах, и поэтому она не зашла в гостиную...

Как всегда, Томи проводила Хидэмити до самого вестибюля, где она и встречала его, и на прощанье отвесила почтительный и скромный поклон, приличествующий ее положению наложницы. Когда она вернулась, Мунэмити был уже в своей комнате и ждал того, что она должна была ему принести.

— Готово?

Черные миндалевидные глазки Томи задорно и любовно блеснули в ответ на его нетерпеливый вопрос. Она развернула отороченный красным шелком плотный бумажный платок, в который заворачивала свое рукоделие. В него были завернуты только что сшитые таби из оленьей кожи, в которых Мунэмити послезавтра должен был исполнять свой танец на заключительном спектакле.

— Все же как у настоящего мастера не получается.

— Ну-ка, ну-ка.— Мунэмити изящными, словно у женщины, руками поднял таби.

На сцене Но употребляются таби из хлопчатобумажной ткани, так как она легко собирается в складки, а скользкий шелк плохо облегает ногу. На ежедневных тренировках Мунэмити всегда следовал этому правилу, но когда исполнял танцы Но в своих домашних спектаклях, надевал таби из оленьей кожи. Таби, которыми пользуются в театре Но, не имеют застежек. Поэтому на сшитых Томи замшевых белых таби, чуть отливавших желтизной, как лепестки магнолии, расцветшей под весенним, солнцем, были прикреплены тонкие шнурочки. Томи прошла строгую школу у старухи, вынянчившей Мунэмити, и была искусной рукодельницей. В шитье она не уступала лучшим портнихам, и все, что носил Мунэмити, сшито было по его желанию руками Томи. Однако таби она смастерила впервые. Танцы играют важную роль в пьесах Но, поэтому таби рассматриваются как принадлежность театрального костюма и к ним предъявляются большие требования. Не говоря уже об актерских ceмьях, представляющих пять направлений в искусстве Но, все видные актеры имели своих мастеров, с которыми и были связаны долгие годы. Нехватка одежды и обуви, связанная с войной, ни в коей мере на них не отражалась, и вовсе не потому Мунэмити прибег к помощи Томи. Однако же и здесь не обошлось без влияния войны. Постоянным поставщиком дома Эдзима в течение многих лет была мастерская Омодака, находившаяся в Токио, на окраине Канда. Всю необходимую обувь заготовляли на весь год сразу, как и все другие предметы потребления, которые доставлялись из города, бывшего прежде феодальным владением Эдзима. Старый мастер всегда сам шил театральные туфли для Мунэмити, но прошлой осенью он умер. Оба его сына были взяты в действующую армию и погибли на фронте, и Мунэмити оказался в затруднительном положении. Таби, которые шились для него после этого, были уже не те. По виду и по размеру они ничем не отличались от прежних, но чуткая нога Мунэмити ощущала ту непривычность и неестественность, какую сразу чувствуешь, если по ошибке наденешь чужие гэта или туфли. Времена менялись; даже в мастерской Омодака, существовавшей с давних пор и гордившейся своей маркой, не было мастера, который мог бы так искусно шить замшевые таби со шнурками, как это делал покойный старик Садасуке.

Как же Томи решилась попробовать сделать таби своими собственными руками? Возможно, ей пришла в голову такая мысль в тот день, когда Мунэмити прищелкнул от досады языком, впервые взяв в руки те таби, к которым у него не лежала душа. Томи обратилась с просьбой в мастерскую Омодака, и ей уступили те деревянные колодки, которыми пользовался покойный старик Садасуке, маленькие молоточки и другой инструмент, после чего она с величайшей осторожностью распорола готовые таби, снова их сшила и таким образом самостоятельно овладела искусством изготовления матерчатых таби. Но Мунэмити хотелось иметь новые таби из замши. Они нужны были ему для танца на заключительном представлении. Это был танец вакхического духа, являющегося в образе орангутанга с красной кудлатой головой и большим красным ртом, в ярко-красном одеянии. Чудесной лунной ночью хмельной, веселый орангутанг, наигрывая у воды на тростниковой свирели, дурачится, забавляясь с набегающими волнами; непрестанной дробью барабана в оркестре передается равномерный шум моря. Вот орангутанг кончиком ноги будто бы коснулся воды и мгновенно взвивается в прыжке, потом движется плавным «струящимся шагом», который должен вызывать у зрителей иллюзию, что сцена превратилась в безбрежный морской простор, залитый лунным светом. Поэтому таби,— а им вообще уделяется большое внимание,— особенно важны в этом танце. Хотя Мунэмити и Томи уже несколько десятков лет фактически были мужем и женой, равенство между ними существовало лишь в спальне. Здесь и произошел у них разговор относительно таби, закончившийся тем, что Томи пообещала сшить для него новую пару. Сегодня она выполнила обещание.

Мунэмити сам надел таби, не дав Томи помочь ему. Хотя таби и были изготовлены ее руками, но теперь это уже была обувь, предназначенная для сцены, и актер-любитель придерживался строгого канона, не разрешавшего женщинам прикасаться к предметам театрального реквизита. Замшевые таби сидели на ногах как влитые. Такой эластичности нельзя было требовать ни от хлопчатобумажной ткани, ни от шелка, а эта замша была эластична, как живая кожа. Легкий желтоватый оттенок замши был красивее, чем холодная белизна ткани, и, казалось, излучал тепло.

— Прекрасно! В них вполне можно танцевать,— с довольной улыбкой проговорил Мунэмити