Лабиринт - Яэко Ногами

и японо-русской войнах, но и в современной войне. И он не соглашался признать корейский поход поражением. С другой стороны, хотя Хидэмити и преклонялся перед Тоётоми Хидэёси, сведения его о корейском походе ограничивались общеизвестными легендами, и спорить с Мунэмити он не решался. Выскажи такой взгляд кто-нибудь другой, достаточно было бы кое-кому шепнуть в соответствующих органах, и смельчака заставили бы замолчать, а то и упрятали бы за решетку, как это уже сделали со многими учеными, общественными деятелями, журналистами. Но не мог же он так поступить со своим старшим братом. Он не мог даже позволить себе припугнуть его, намекнув, что слова и поступки, противоречащие государственной политике, небезопасны. Розовое толстощекое лицо Хидэмити, совсем не похожего на брата, омрачилось. Нервным жестом он оправил кимоно на груди. Мунэмити не обращал никакого внимания на выражение его лица. Верный своему правилу: если хочешь выведать что-либо, притворяйся равнодушным,— он так же неожиданно, как давеча по поводу адмирала Ямамото, вдруг спросил, как произошла замена Коноэ новым премьером — Тодзё. Опасливая настороженность Хидэмити сменилась приятной уверенностью в себе хорошо осведомленного рассказчика.

— Коноэ, конечно, умный и знающий человек, но, как вы изволили тогда справедливо заметить, он из «придворных умников» и не обладает достаточной решимостью в важных вопросах. Это подвело его и на сей раз. Коноэ усиленно пытался разрешить все путем переговоров. Америка первым условием поставила полную эвакуацию японских войск из Китая, с чем, разумеется, наши военные согласиться не могли. Робость правительства вызвала возмущение молодых офицеров, и сложилась обстановка, не исключавшая повторения инцидента 26 февраля 171. Все удалось уладить, не дав просочиться недовольству наружу, но одно время положение было очень опасным.

— Значит, священное бремя, брошенное Коноэ, теперь поднял на свои плечи Тодзё? В общем он в своего покойного отца: тот на сцене тоже дальше носильщиков паланкинов не пошел.

— Как! Отец Тодзё?

— Да, он из старых последователей школы Хосе. Его, пожалуй, можно даже назвать полупрофессионалом. Это не было его основным занятием, но у школы Хосё всегда не хватало исполнителей, поэтому его часто выпускали на вторых ролях, а чаще всего носильщиком паланкина в пьесе «Кантан».

— В первый раз слышу!

Круглые глаза Хидэмити, совсем не такие, как у старшего брата, застыли в недоумении, а пышные седые усы вдруг зашевелились. Иногда казалось, что все ошеломляющие вести он воспринимает не слухом, а прежде всего кончиками усов.

— А мне говорили, что все в его роду потомственные военные.

— Этого я не знаю. Знаю только, что отец его был для театра полезным человеком. Если с профессиональным актером внезапно что-нибудь случалось и в зрительном зале в это время был Тодзё, его немедленно звали за кулисы, одевали в соответствующий костюм и заполняли брешь. Об этом я слышал в семье Хосё. Было это в связи с разговором, что актер-любитель, каким бы искусным он ни был, редко способен в критический момент заменить настоящего актера.

— Ну, если уж проводить параллель с театром, то в отличие от своего отца, игравшего второстепенные роли и даже носившего на сцене паланкин, Тодзё теперь играет весьма важную роль в пьесе, где решаются судьбы не только Японии, но, пожалуй, и всей Восточной Азии. Поэтому, не в пример Коноэ, он должен проявить исключительную твердость — нам это просто необходимо.

Хидэмити несколько увлекся, и от его внимания ускользнуло, что у старшего брата на висках и на лбу набухли синие жилы. Мунэмити отвернулся от брата. На белом прозрачном щите раздвижного окна гостиной чуть заметно отражался его профиль. Наступило молчание. Казалось, комната внезапно опустела. В минуты раздражения Мунэмити становился вдруг совершенно неприступным, беспощадным и угрюмо замолкал; бывало даже, что растерявшийся собеседник посреди разговора вставал и, поспешно откланявшись, ретировался. Однако, когда Хидэмити, почувствовав себя неловко, взял стоявшую перед ним голубую, тонкого фарфора чашку с чаем, а затем снова поставил ее на красный лакированный подносик, Мунэмити повернулся к брату; ему хотелось еще кое о чем спросить его.

— А Коноэ совершенно не имел намерения начинать войну?

— Этого нельзя утверждать.

Хидэмити не только успокоился, увидя, что к брату вернулось хорошее расположение духа, но даже заважничал; он уже почуял, что Мунэмити одолевает’ любопытство и нетерпение, какое бывает у ребенка, желающего дослушать сказку. Хидэмити пришлось в общих чертах передать ему неизвестные широкой публике конфиденциальные разговоры по поводу мероприятий Коноэ в отношении Америки. Хотя в конечном счете Коноэ был сброшен военной верхушкой за трусость, но то, что он готов был и к миру и к войне, видно хотя бы по заранее построенным небольшим подводным лодкам с особыми приспособлениями, которые и были использованы при нападении на Пирл-Харбор. Еще более веским доказательством могли служить заранее отпечатанные боны, предназначенные для распространения в английских и голландских владениях сразу же после высадки японских войск, военные операции там предполагалось развернуть одновременно с началом войны с Америкой. Удовлетворяя в какой-то степени любопытство брата, Хидэмити намерен был все же воздержаться от сообщения ему таких конкретных сведений, опасаясь, что Мунэмити заставит его писать, а не говорить вслух. Однако осторожный старик изменил в этот день своей привычке. Вытянув длинную шею, он напряженно слушал, даже перестав подбадривать рассказчика кивками. Потом он досадливо прищелкнул языком, и его лицо, освещенное сбоку косыми лучами солнца, светившего прямо в окна, вновь приняло спокойное, но грустное выражение.

— Ну как же тут не сказать, что наш дедушка был действительно великим человеком!

Мунэмити почитал и любил своего деда Эдзима и гордился этим первым министром сёгуна, проявившим столько мудрости в критические для сёгуната времена, смело выбравшим политику мирных связей с иностранцами вместо политики изоляции и войны и поплатившимся за это смертью от руки убийц у Вишневых ворот. Всякий раз как сомэйский отшельник сталкивался с проблемами, несколько схожими с этими давними событиями, он вспоминал своего предка.

— Что можно сделать, если не обладать решительностью нашего деда?—сказал он.— Взять хотя бы того же Коноэ. Если Коноэ действительно хотел избежать войны, он должен был отстаивать это решение хотя бы ценою жизни своей.

— Да, но чтобы отстаивать свою идею, не останавливаясь перед угрозой смерти, для этого нужно быть таким же мужественным человеком, как наш дед.

— А для чинуши это непосильный подвиг, верно?— добавил Мунэмити, выставив вперед подбородок, и раскатисто засмеялся, довольный ответом брата. Он смеялся редко, но, случалось, разражался неприлично громким смехом, какой можно себе позволить только в собственном доме..