Публичное одиночество - Никита Михалков

ПРИТЧА

(2000)

Есть замечательная притча про двух отшельников, которую пересказывал Владимир Соловьев.

Отшельники, долгие годы жившие в пещерах, пришли зачем-то к первосвященнику, но он их не принимал день, два, три. Они трудились, молились. Все впустую. Деньги кончились, они что-то украли, поели, выпили и… оказались в постели с блудницей. Потом снова пошли к первосвященнику. Он их опять не принял, и они решили вернуться домой.

Один идет и рыдает, а другой насвистывает. Первый говорит: «Как ты можешь? Мы ведь крали, блудили…» А второй: «Ничего, ничего». В общем, пришли каждый в свою пещеру. Первый рыдал и сгинул, а другой до старости что-то чинил, строгал и молился.

Я не к тому это рассказал, что верующий может себе позволить грешить, так как потом можно покаяться, а к тому, что в этой притче есть такое живое, такое пронзительное понимание человека. Если ты православный христианин, то не можешь купить индульгенцию и таким образом рассчитаться за свой грех. Но если ты каждый день начинаешь с молитвы «Отче наш», то ты ощущаешь себя как неразумное дитя и уже на опыте знаешь, что тебя, как в любой семье провинившегося дитятю, отшлепают и накажут, но не бросят.

И в этом есть не самооправдание или, по крайней мере, не только самооправдание, а совершенно удивительное в самом большом смысле понимание Отеческой любви к тебе. (II, 34)

ПРОВИНЦИЯ

(2003)

Вопрос: Что Вы понимаете под провинцией?

Только то, что само слово означает, – удаленность от центра.

Чем дальше от центра, тем чище. В человеческом отношении. Я намного себя легче чувствую в самом забытом богом углу, где говорят по-русски, чем в столице… (XII, 9)

(2006)

Интервьюер: Вы не раз говорили, что чувствуете себя в провинции больше своим, чем в Москве…

Я Москву бесконечно любил и люблю. Вот сегодня ехал и радовался: какой потрясающий город! Дело не в том. Как вам сказать?

Вот недавно мы возвращались из Нижнего Новгорода. Ночь. Поздно. И мы проезжаем Печорский монастырь. Я говорю: «Давай заедем!» Время – одиннадцать часов вечера. Как вы знаете, с заходом солнца любой православный монастырь закрывается. Мы туда приехали. Постучали. Я назвался и попросил открыть. И нас пустили. Незнакомый мне отец игумен дал нам возможность приложиться к открытым мощам – главе преподобного Макария Желтоводского. И потом мы уехали… С этим ничто не может сравниться – никакие мирские радости и высокие оценки моего творчества, – ничто не способно встать рядом с возможностью приехать в любой русский монастырь, и тебе откроют дверь. Все. Точка. Понимаете?

Этот игумен ведь лично меня не знает, он относится ко мне не как к артисту Никите Михалкову, а как к православному человеку, который чувствует, а точнее, пытается чувствовать то глубинное и главное, чем живет дух русского монастыря. Я прекрасно понимаю, как далеко мне до духовной красоты и чистоты православного монашества. Но я чувствую силу и значение их подвига.

Я был свидетелем такого отношения к Вам в Дивеево, когда люди подходили не просто к любимому режиссеру Михалкову, но к своему, к православному человеку… который верует так же, как они, и тоже к батюшке Серафиму пришел…

Вот это по глубинному человеческому счету абсолютно стирает все, что может раздражать, мешать или давать ощущение твоей ущербности в социуме городской жизни. Когда ты понимаешь, что эти люди, которые никак от тебя не зависят и никак с тобой внешне не связаны, проявляют такое доверие… Ночью открыть монастырь! Сами понимаете, это очень много…

Я не люблю не Москву, а московскую тусовку, которая проводит жизнь внутри Кольца. Но когда ты испытываешь то, что испытал я в этом Печорском монастыре, то все это вообще перестает иметь какое бы то ни было значение. И это не сентиментальность, это и есть то самое глубинное состояние души, которое называется русской любовью. Это то, что каждое воскресенье объединяется литургией, что под куполом единого храма – духовного купола нации. То, что называется семья в общенациональном понимании. (II, 55)

(2010)

Провинция – самое дорогое, что есть у России.

Если говорить про несчастья правления Юрия Лужкова, главное из них то, что провинция потеряла любовь и уважение к своей столице. Потому что столица потеряла интерес к провинции. Забыла про нее – со всеми своими гигантскими бюджетами и возможностями. Очень надеюсь, что Сергей Собянин, человек, вышедший из русской провинции, попытается вернуть Москву стране и страну Москве. Возродить ситуацию, когда ты впитываешь в себя соки, не вытягиваешь последнее, а впитываешь и сам в ответ даешь. (XV, 46a)

Города провинциальной России

(1984)

Я два месяца провел в Костроме, побывал в Ярославле, Плёсе, Андропове. И должен сделать признание…

Мне давно не доводилось испытать такого чувства, с каким прожил эти шестьдесят с лишним дней. Счастливо ощутил себя частицей монолитного покоя просторов. Один человек (с которым мы стояли на набережной) сказал мне: «А это – наша Волга». Сказал «наша», а прозвучало «моя»…

И мне стало завидно.

Возможно, мое настроение объясняется и тем, что это – земля моих предков. Та точка на обширной географической карте нашей великой страны, что именуется малой родиной. С годами корни притягивают человека со все возрастающей силой…

Вот уеду, нырну в бездну суеты, но у меня останется светлая надежда. Что есть где в случае чего утешиться, подлечить душу. Что существует на белом свете земля, которая заинтересована во мне, как и я кровно заинтересован в ней.

Нуждаться в этой земле, восхищаться всем, что в ней прекрасно, сознавая все ее несовершенства, – это, наверное, и есть высшая форма любви.

И к человеку тоже… (II, 7)

(1993)

Настоящее желание помочь возрождению малых городов может выразиться только в личном участии каждого.

Мой недавний приезд в Елец как раз и был обусловлен таким вот желанием – понять, ощутить, чем конкретно я и моя Студия «ТРИТЭ» можем помочь. Несколько дней назад мы перевели пятьсот тысяч рублей храму Явления Елецкой Божией Матери. Вообще, средства, заработанные Студией, мы направляем на развитие конкретных русских храмов. Но отнюдь не из желания сказать: «Я это сделал». Главное знать, что я это сделал. Любая благотворительность – дело частное и личное. Как личная жизнь.

Когда же на милосердии делается бизнес, это перестает быть благотворительностью. Остается одно делячество, которое никогда никому не приносило утешения.