Жизнь волшебника - Александр Гордеев

интересом и усмешкой смотрит

на гитариста: а ну-ка, давай комплимент!

– Талантливо придумано, – замечает тот с такой искренностью, что как тут не поверить, что они

артисты, – неплохое инженерное решение. У вас явные задатки изобретателя…

306

– Да, знаю я это, – снисходительно соглашается Роман. – У меня ещё уйма всяких талантов. Вы

обо мне рассказали ещё не всё.

– Конечно, как можно работать на таком сложном техническом объекте, не имея инженерного

ума, – добавляет тот, кто всегда угадывает в струю.

А вот гитарист-то оказывается настоящим. Гитара, которую ему так и не удаётся настроить,

фальшивит неимоверно, но поёт он – что надо. Но главное (и это оказывается ударом ниже пояса)

– большинство его песен, кажется, из репертуара Высоцкого. Глядя на этих льстивых и лживых

гостей, Роман никак не поймёт, почему им-то нравится Высоцкий? Более того, некоторые песни

запрещённого барда он слышит впервые. А между песнями сыплются новые анекдоты, какие-то

истории, рассказы о событиях, про которые он не знает. Против потока новой информации ему,

живущему в провинции, да ещё в километре от села, устоять нельзя. Как бы там ни было, но это

застолье и впрямь становится для него настоящим, интересным событием.

Слыша звуки струн, на веранду натекают новые люди, и всякому подошедшему кто-то без

устали поясняет, что Алик играет на замечательном инструменте хозяина всего этого большого

гостеприимного дома. А сам хозяин, вот он: скромно сидит на самом почётном месте. Роман на это

уже не обращает внимания.

– Ну так что, занимаем мы эту комнату? – спрашивает Алишер, чувствуя логическое

победоносное завершение этого более мощного наступления.

– Нет, ребята, в эту комнату я вас пустить не могу, – говорит Роман всё то же, но уже и в самом

деле чувствуя себя не в своей тарелке, – на днях приедут монтажники. Не в гостиницу же их

посылать.

– Но в гостинице неудобно и нам, а здесь мы не умещаемся. Тут мы и на работу можем пешком

ходить, не обременяя расходами на транспорт ваш замечательный совхоз.

– А мне какое дело? – говорит Роман, сожалея, что не может говорить мягче. – Я делаю лишь

то, что обязан делать.

– Делаю лишь то, что обязан, – как-то саркастически и веско повторят Алишер.

И уже один этот повтор делает фразу Романа какой-то просто неприличной. Такой неприличной,

что все смолкают.

– Ну, а если ваши работяги не приедут? – спрашивает через минуту Алишер. – Мы в тесноте, а

комната пустует. . Ведь вам самому будет неловко от своей излишней принципиальности…

Дело тут, конечно, не в неловкости, но кое в чём он прав: прошло уже три намеченных срока

приезда бригады. Всякий раз ей что-нибудь мешает.

– А если приедут? – спрашивает Роман. – Вот тогда-то мне уж точно будет неловко.

– А если приедут, то мы тут же освободим эту комнату, – заверяет бригадир.

Роман некоторое время сидит, раздумывая. Замолкают и все другие, чтобы не мешать

шевелению его мыслей.

– Что ж, – произносит он и слышит, как тишина превращается и вовсе в минус тишину. – Но! –

говорит он, подняв палец. – Вы освободите комнату через десять минут после того, как я об этом

попрошу.

– Слово мужчины! – восклицает Алишер, быстро протягивая руку.

Эта твёрдость и лаконичность не могут не подкупать. Приятно иметь дело с такими людьми. Как

хорошо он это сказал: «слово мужчины»! Да уж, у кавказцев есть чему поучиться.

Карачаевцы с облегчением вздыхают. Все уже так вымотаны своей игрой, что и радость победы

оказывается вялой. Впрочем, какая это победа?! Соглашение заключается на каких-то других

основаниях, на клятвенном слове. Все устало поднимаются с нагретых мест, готовясь к

небольшому, но с таким невероятным трудом добытому переселению. Роман приносит ключ,

отдаёт Алишеру, возвращается домой.

В доме вкусно пахнет рыбой, жареной на растительном масле. Уж на что западает Нина, так это

на рыбу, особенно на жареную. Без слов готова чистить и есть её хоть каждый день.

– Ну что, уболтали они тебя? – с усмешкой спрашивает она, ставя на стол сковороду.

– Не уболтали. У нас боевая ничья, – отмахивается пьяненький Роман. – А вообще-то они

ребята ничего… Зря я на них бочку катил. Они ведь все песни Высоцкого знают. Может быть, и

вправду надо было новую гитару взять? Да я её не пожалел, она там просто по сценарию не

подходила.

– По какому сценарию?

– И по их сценарию, да и по моему тоже.

На душе теперь даже какое-то освобождение. Стригали уже не враги, и для борьбы с ними не

нужно делать ничего, чего делать не хочется. Пусть стригут своих овец… Если уж он не может.

Остановившись около зеркала, Роман пристально всматривается в себя.

– Ты чего это? – удивлённо спрашивает Смугляна, никогда не видевшая его за таким занятием.

– Они сказали, что я славянин, – поясняет он. – Ну, а что во мне такого славянского?

– Да славянин ты, славянин, только глаза у тебя узкие, – смеясь над его пьяненьким видом,

успокаивает жена-татарка, которую Роман воспринимает как свою, как-то не замечая, что у неё

307

раскосые глаза и волосы чёрные, как хвосты коней, на которых когда-то в здешних степях скакали

бронзоволицие завоеватели.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Летние перепады

Лето, сразу же взорвавшееся яркой жарой, таким и стоит, потрескивая зноем и сушью. Жаждой

томятся люди, животные, земля. Все молят хотя бы об одном дождичке, чтобы чуть-чуть залить

глотку этого осушающего дыхания. Хотя такое разъярённое лето одним дождём, конечно, не

притушишь, а так, разве что освежишь немного. Не испытавший забайкальской жары не поймёт,

что такое здесь дождь. Дожди для Забайкалья – это особая ценность, отдельная категория. Лежит

земля в раскалённом оцепенении под белым пеплом пыли, но сбрызнул её дождик, и по яркости

красок, по свежести, по аромату всякие там черноморские курорты просто блёкнут в сравнении с

землей за Байкалом. С дождем оживает всё: и природа, и душа. Если есть дождь, есть и хлебный

колос, и огурец. Не потому ли живому забайкальскому дождю хочется в ноженьки поклониться.

Настоящая благодать забайкальская бывает даже не тогда, когда греет яркое солнце, а когда

окатит землю освежающий дождь. Языческие боги, без всякого сомнения, и появились от такого

уважительного преклонения, от эстетической и духовной потребности в этих богах,

олицетворяющих разные стихии.

В один день, стругая в тени гаража доски для книжных полок, Роман вдруг останавливается от

глубокой, глухой тишины. Тихо было и до этого, но тут обнаруживается какой-то просто полный

провал в бездонность покоя. Выглянув из ворот, Роман видит, как над самой землёй беззвучным,

каким-то тайным порывом, чуть-чуть касаясь земли и поднимая случайные облачка пыли, мчится