Жизнь волшебника - Александр Гордеев

class="p">Алиев показывает деньги, и тут Роман замечает лукавую, довольную усмешку Серебрянникова.

– А ведь он обманул нас. Он продал нам чужого поросенка, – говорит Роман Катерине,

вернувшись во двор, где она продолжает наблюдать за приобретением.

Выслушав его, Катерина возмущённо усмехается.

– А я-то ведь ещё подумала: откуда у этого пьянчужки поросята? Ну и артисты! Да, конечно,

обманули. Ни на какую отару Алиев не ходил. Они же с Серебрянниковыми соседи. У него сегодня

очередь коров пасти.

Что ж, как ни скверно чувствовать себя одураченным, но ловкостью и находчивостью Алиева

остаётся лишь восхититься. Надо ж так быстро сообразить! Роман понимает, что вот в этом у него

такой реакции нет. Такого ему не дано. Такое дано тем, кого совесть не тормозит – переселенцам.

Каких только историй ни рассказывают в селе про их лень и всякие выходки. Зачем они едут сюда?

А вот Серёга Макаров, свой, можно сказать, местный человек, и, главное, так необходимый

здесь, обманул – так и не приехал. Нет, о нём по-прежнему и думать не стоит.

Роман подъезжает к дому, где его радостно встречает Мангыр. И вид у него при этом такой, что

ну вот просто весь день сидел и ждал куда-то пропавшего хозяина.

– Здрасти, – с усмешкой говорит ему Роман. – Заявился… Видимо, в отгуле был. Не видел,

поросёнок, случаем, тут не пробегал? Ну, дорогой, теперь-то я уж точно на привязь тебя посажу. А

то такой же шалавой стал, какими были все собаки моего отца.

Одно хорошо в этом мире: то, что в нём было незыблемо всегда – это красивые восходы и

закаты.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЁРТАЯ

Нашествие

Директор совхоза Труха и его заместитель Ураев приезжают на подстанцию примерно

одинаково. Директор глушит свою самокатную коричневую «Волгу» перед окнами и сигналом

вызывает хозяина. Потом с тугим резиновым скрипом крутит вертушку стеклоподъёмника, словно в

рулон скручивая стекло дверцы, и через окошко расспрашивает вышедшего Романа о новостях из

электросетей. Бывают, правда, случаи, что он открывает и саму дверцу. Но редко. А ещё реже

высовывает из коричневого салона левую ногу в коричневом ботинке. И уж совсем в

исключительных случаях, держась за дверцу, он на эту высунутую ногу привстаёт. Очевидно, эта

исключительность продиктована желанием попутно с разговором подсушить и проветрить зад,

припотевший на терпком дерматине.

301

Ураев притормаживает на том же пятачке под окнами на маленьком «уазике» с зелёным

кузовком, но двигателя при разговоре не глушит и не выставляет ноги. Так бывало всегда. Но в этот

раз он вдруг, даже не посигналив, входит в квартиру. Ступив за порог и пожав руку растерявшегося

хозяина, не успевшего прожевать кусок хлеба, он окидывает взглядом стены, потолок и,

неопределённо поморщившись, просит показать пустующую половину дома. Пока они идут туда с

ключами, замдиректора расспрашивает Романа, шлёпающего прямо в тапочках, о том, как он тут

устроился, как с дровами, как обходятся с водой? Кажется, в голове замдиректора что-то съехало,

и он не помнит, что Мерцаловы живут тут уже не первый месяц; забыл, что постоянно видит, как

Роман возит воду алюминиевой флягой в коляске мотоцикла и вообще о том, что он сам, по

договорённости с электросетями, должен во всём этом помогать электрику. Не помнит, видно, и

того, как отослал однажды Романа с его просьбой о дровах куда подальше.

Неожиданное желание Ураева осмотреть пустующую квартиру сбивает с толку. Из сетей для

запуска подстанции со дня на день ожидаются монтажники. Три дня назад от пижонистого Игоря

Александровича получено по почте письменное, просто какое-то строгое распоряжение

подготовить для размещения бригады одну из комнат этой квартиры. Размышляя над тем, что

означает это «подготовить», Роман на всякий случай подметает всю пустующую половину дома и,

ползая на карачках, вымывает, насколько это возможно, некрашеный пол в маленькой комнатушке,

предназначенной для аппаратуры связи. Но какое дело до этого Ураеву?

– Ну, в общем, так, – веско изрекает зам, выйдя, наконец, на крыльцо и показывая недовольство

всем виденным, а более всего – слышанным от Романа о скором приезде монтажников, – мы

поселим тут стригалей… Им подойдёт. До стрижки вон – рукой подать, машины не потребуется. Не

баре. Пешочком прогуляются, и всё.

– Каких ещё стригалей?! – изумляется Роман.

– Бригаду карачаевских стригалей. Сегодня звонили – через неделю приедут.

– Но ведь дом-то принадлежит не совхозу, а электросетям, – напоминает Роман, точно так же,

как зимой Ураев напомнил ему о том, чей он работник.

– Если бы он принадлежал совхозу, так я б тебя и спрашивать не стал, – «снисходит» Ураев, – а

то, видишь, приехал спросить, как хозяина.

– Здесь хозяин электросети, – уязвлёно и резко отвечает Роман.

– Но ты же их представитель… Решай…

«Представитель» растерянно чешет затылок: вправе ли он это решать? А монтажников куда?

– Ну, в общем, решено, – заключает вдруг Ураев, – ты, я вижу, согласен. Так я и скажу. А для

своих специалистов оставь маленькую комнатушку. Им хватит.

Начальник говорит это, уже садясь в машину и вворачивая ключ зажигания. Роман не успевает

ни подумать, ни возразить. Видя, как укатывается с горки кузовной «уазик», он готов убить себя за

свою мягкотелость, из-за которой ему навешивают неожиданную проблему.

О стригалях-карачаевцах наслышаны все. Они наезжают в Пылёвку уже четвёртый год подряд.

Собственные стригали перед прорвой совхозных овец видятся местному начальству

ненадёжными, хотя само это начальство ненадёжными их и делает, платя копейки с настриженного

килограмма шерсти, а приезжим – почему-то рубль с каждой головы. Свои зарабатывают этими

килограммами рублей по пять в день, а гости стригут по сотне рублёвых овец, уж не говоря о

мастерах, дотягивающих до ста двадцати – ста пятидесяти. Кроме того, дорога карачаевцев с их

родины и обратно – за счёт совхоза.

Спустя неделю, Роман, выйдя на крыльцо магазина с кирпичом хлеба в сетке, видит

проезжающий по улице «ЗИЛок» со сгрудившейся в кузове мебелью Макаровых. Тяжёлый

старинный шифоньер, качнувшись на ухабе, сверкает зеркалом куда-то в безадресное небо. Это

зеркало с клеточками облупившейся серебристой краски в углу около рамы помнится, как своё. С

родины уезжает детство, потому что эти чужие предметы памятны Роману, как родные. Вот так-то:

Макаровы откочёвывают в Лозовое, в квартиру, где по мечтам бабушки должен был жить Серёга с

какой-нибудь новой семьёй. И теперь у Серёги не остаётся здесь ничего своего. Да и в Лозовом вся

перспектива исчезает.

А под вечер этот же «ЗИЛок» возвращается со станции с двумя десятками стригалей

карачаевцев, воспользовавшихся подвернувшейся попуткой. Прибытие на задрипанной совхозной

колымаге с одной живой фарой таких ярко-цветастых, как с