Жизнь волшебника - Александр Гордеев

черноусых, смолисто-чернобородых, с накачанными и продуманно отшлифованными в спортзалах

мышцами – похоже на недоразумение. Эта бригада, лихо и с облегчением после тряской дороги

сиганувшая через борта с баулами и сумками, похожа на некий офицерский корпус, прибывший в

места дислокации рядовых и серых.

Понятно, что гости, выгрузившиеся у дирекции совхоза, из жизни куда более интересной и

красивой. Прожив здесь ласковое, благодатное сибирское лето, сорвав денежку, которая местным

и не снится, они укатят, оставив аборигенам жгучие морозы, головную боль о дровах и воде, то

есть, ту суровую жизнь, двадцатипроцентную надбавку-пенку за которую они тоже увезут в своё

тёплое прекрасное далёко. Чабаны же останутся до следующего сезона терпеть со своими

302

«бяшками» бесконечные невзгоды, малоснежную, сухую и пыльную зиму в степи, недоумевая, как

это на шерсти их овец, растущей трудно и незаметно, можно за полтора месяца загрести куда

больше их годового заработка. Но гостям это простодушно простится, ведь жизнь у людей не

одинакова: одним нужно одно, другим – другое. Вон какие у карачаевцев красивые рубахи и штаны,

которые нужно же на что-то покупать. Не станут же они, как в Пылёвке, носить стежёные

телогрейки да кирзовые сапоги. Да и люди-то они не совсем простые, в основном – творческие

работники, преподаватели вузов и всё такое, как они обычно представляются здесь. Да и не

первый год уже это – привычно, в конце концов. Впервые это лишь для Романа, потому и

возмущает его бессовестность таких порядков.

Весь вечер, не замечая каких-то неуместных, мелких просьб Нины, не замечая хныкающей

Машки, Роман расхаживает по комнате, то и дело выжидательно выходя на крыльцо. И чем

дольше ждёт гостей, чем больше воображает их самонадеянность, тем больше заранее ненавидит.

Если бы уметь стричь овец лучше, чем они, и демонстративно работать рядом с ними, но по

местным расценкам! Стало бы им стыдно или нет? А начальству?

На другой день перед обедом Роман едет в дирекцию – так приедут они или как? А то ведь

раздражение уже просто некуда девать! В коридоре сталкивается с Ураевым, и тот угрюмо

поясняет, что стригали сидят пока в совхозной гостинице и всё не сторгуются с директором. В этом

году они просят уже не рубль с каждой овцы, а рубль двадцать. От этой новости благородная месть

Романа и вовсе вспыхивает сизым пламенем. Он как на пожар, на всех газах мчится на стрижку,

дребезжа сиденьем синей, поцарапанной бидонами коляски. Учиться стричь он начнёт прямо

сейчас!

Дощатое строение стрижки, похожее на высокий заводской цех (если верить строчкам районной

газеты, то в Пылёвке – одна из лучших стрижек области) полифонически стрекочет электрическими

машинками, кипит разноголосым блеяньем отары. Пахнет помётом, шерстью, резкой мочой и

мягким машинным маслом. Стрижка идёт уже дня три. Стригут пока что за какие-то копейки

безотказные свои: женщины да школьники.

И тут-то, настороженно шагая вдоль рядов, оглушённый стрекотом машинок и блеяньем овец,

наблюдая за работой стригалей, Роман чувствует, как пламя его яростной мести и горячего порыва,

смущается всё сильнее и сильнее. Красоты и романтики в этой работе немного. Хвосты многих

овец так облеплены густым, как пластилин, помётом, что овцы с трудом перетаскивают

собственные зады. Чабаны обязаны перед стрижкой сами обработать таких животинок, но, как

говорится, обязаны, да не должны… Попробуй-ка справиться со всем этим. А сколько крови и

порезов на этих несчастных овечках! Сердце просто ноет от жалости. Неужели же поаккуратней-то

нельзя? Красивы здесь лишь руна шерсти в виде пушистых шаров – громадных одуванчиков,

которые стригали складывают прямо посредине цеха. Девчонки-школьницы невесомо

переставляют их на куски мешковины и относят потом на весы. В одном месте мягкими шарами

запружен весь проход. Здесь работает Тоня Серебрянникова. Стрижёт она каким-то особенным

способом, привязывая, точнее, зацепляя овцу лишь за задние ноги. Это-то как раз и есть

карачаевский метод, освоенный в прошлые годы и некоторыми другими местными стригалями.

Если учиться, то учиться надо у Кармен. Все её движения ловкие, уверенные, лаконичные.

Роман стоит, пытаясь понять последовательность её действий – благо, что Тоня не замечает его.

Не залюбоваться ей нельзя. Сильная, здоровая женщина. Сильные руки, сильные ноги в

просторных брюках. Короткая рубашка, когда Кармен тянется к какому-то дальнему месту овцы,

открывает ложбинку сильной поясницы, блестящую от пота. Из-под белого платочка, связанного

сзади, свисает вьющаяся по-цыгански чёрная прядка волос. Тьфу ты! Да не на неё надо смотреть,

а на то, как она работает…

– Генка, ты опять червивую приволок! – упрекает Тоня помощника-школьника, отпустив

остриженную и принимая от него очередную овцу. – Оставляй таких напоследок, я ж просила.

– Я чо тебе, ветеринар? – огрызается тот, щепкой оскребая с сапога вязкий кизячный пластилин.

– А ты не чуешь, как она воняет?!

– Я чо тебе, нюхать их буду?

Шерсть на этой овце не живая, а сухая и белая, как вата. Стрекочущая машинка идёт туго,

заметно, как Тоня прилагает усилие. Сделав очередной проход до хвоста, машинка открывает

больное место, словно открывая и вонь гнилого мяса. Кармен брезгливо морщит носик, продолжая

работать, Генка, в грязной синей майке на загоревшем шоколадном теле, отвернувшись, уходит

вглубь загончика и, покрикивая, растаскивает овец за задние ноги, выбирая очередную, уже

наверняка не червивую. У этой же овцы все место у хвоста – сплошное красновато-серое месиво.

Наконец, с облегчением отпустив её, Тоня собирает руно, а потом тряпкой смахивает со стола

белых коротких червей, сыпанувших на пол, как крупный рис.

– Ну, вот не паразит ли ты, а? – выговаривает она Генке. – Испортить аппетит перед самым

обедом! – Тут она замечает Романа и смущённо кивает: «Привет»!

Стоять здесь наблюдателем уже неудобно. Роман проходит дальше. В конце рядов работает

тётка Катерина в каком-то переднике, скроенном из зелёной детской клеёнки. На стрижку обычно

303

переводят женщин со всех совхозных объектов. Мужики в этой тяжелейшей работе традиционно не

участвуют. Эта работа не может считаться мужской потому, что дёшева. Катерина работает вяло и

лениво, впрочем, как и остальные, не считая, пожалуй, Кармен.

– Ну что, попробуешь? – спрашивает Катерина.

Роман занимает её место, берёт в руку машинку. Этот раскалённый, обжигающий пальцы

механизм с крупными визжаще-стрекочущими зубьями, вибрирует так, что его трудно держать в

руке. Да как ей вообще, в принципе, можно стричь, ничего не обрезая ни у овцы, ни у себя самого?

И о какой аккуратности тут речь?

Один бок у овцы уже острижен Катериной. Роман кладёт ладонь на это голое место, удивляясь,

как жарко, оказывается, под шерстью: овца