Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

Моя книга «Пророк в своем отечестве», например, явилась логическим итогом многолетнего преподавания русской литературы и культуры в Токийском университете иностранных языков. Это книга о «русском мессианстве» в поэзии и общественной мысли. Тема, о которой не упоминал только ленивый за последние сто с лишним лет. Однако книги об этом, как ни странно, никто не удосужился написать. Так что мое собрание литературоведческих очерков стало единственной в своем роде попыткой анализа совершенно уникальной российской культурной традиции.

Я вообще всю жизнь предпочитал нехоженые тропы – брался за темы, к которым раньше никто не решался подступиться. Это относится и к переводам японской поэзии, которых в конце концов набралось на восемь огромных томов (они все изданы, но выпустить их в виде серии пока не получается), и к Истории новой японской поэзии, и к вышедшему на японском двухтомнику документальных эссе о Перестройке, и к истории воинских искусств, и к ряду других начинаний, которые мне – к собственному удивлению – удалось полностью осуществить. Вероятно, не без помощи высших сил. И надеюсь, что это еще не конец. Вскоре появится еще кое-что. Во всяком случае, мне было всегда интересно работать над совершенно новыми темами, прокладывать пути к их освоению.

Ту же парадигму, наверное, можно приложить и к моим стихам: по признанию серьезных поэтов и критиков, они «не похожи» ни на чьи поэтические модели, охватывают широкий спектр жанров и построены по своим, довольно сложным законам. Да и проза, которую я публикую под псевдонимом, выдержана в достаточно оригинальном «гибридном» жанре. Я ценю разнообразие, но, по возможности, не в виде любительских хобби, а в виде стилистически отточенных, профессионально выполненных научных монографий, эссе, поэтических сборников или романов.

И Д. Коваленин, который сделал один из первых сайтов о Японии «Электронные суси», написал целый том лирической экзегезы Х. Мураками… А какие – особенные? – способности нужны для перевода японской поэзии? Какие открытия или сложности сопровождали перевод? Я помню, как Т. Л. Соколова-Делюсина рассказывала нам, студентам, как она переводила «Повесть о Гэндзи» – на печатной машинке (невозможно сейчас себе представить, принимая во внимания хотя бы объем текста!), обложившись специально присланными японцами словарями (один из них посвящен лошадям, названиям их масти, сбруи и т.д.)…

Лаборатория художественного перевода действительно полна профессиональных тайн. Не буду много говорить сейчас о прозе, но ее перевод тоже чрезвычайно увлекательный процесс. Безусловно, Татьяна Львовна Делюсина может многое рассказать о сложнейшем переводе «Повести о Гэндзи», как ранее уже рассказывали о своих трудах по переводу этого памятника Артур Уэйли и Эдвард Зайденстикер. И Дмитрий Коваленин отлично интерпретирует стилистику Мураками. Когда я переводил канонический «самурайский» роман Осараги Дзиро «Ронины из Ако», мне, например, пришлось разрабатывать целую иерархию чинов, званий и обращений к официальным лицам в токугавской Японии. Было нелегко, но интересно.

Что касается поэзии, то тут можно писать тома экзегезы, и я уже немало об этом в свое время высказывался в печати. Еще в 1995 г. в третьем томе моего перевода «Кокинсю» была приложена статья о принципах перевода поэзии танка. Вкратце моя доктрина такова. Японская поэзия, при всех ее особенностях, является неотъемлемой частью мировой поэзии. Глубоко неправы те, кто считает танка и хайку чем-то другим и думают, что их можно переводить не умея писать стихи в их исконном евро-азиатском смысле. Переводить хайку и тем более танка должны профессиональные поэты-переводчики – точно так же, как и поэзию любой другой страны. Профессиональный поэтический перевод подразумевает владение всем арсеналом жанров и форм. Как музыкальный исполнитель должен уметь играть произведения различных великих композиторов, так и поэт-переводчик должен уметь воспроизвести и сонет, и канцону, и газель, и касыду, и танка. Он должен уметь хорошо рифмовать, строить без фальши ритмические и мелодические структуры стиха. Он должен разрабатывать адекватные модели для перевода поэзии твердых форм, к которой относится, в частности, и танка.

Если хайку, в силу чрезвычайной краткости, еще можно перелагать с шатким ритмом, в танка такие вольности недопустимы. Кроме того, в танка большую сложность представляют поэтические приемы – какэкотоба, энго, дзё и т.д. Для того, чтобы их передать, тоже надо обладать развитым поэтическим воображением. И, хотя в танка и хайку рифмы нет, но человек, не умеющий грамотно рифмовать, не сможет создать релевантный поэтический перевод.

Я много лет разрабатывал для себя принципы переводы танка, а заодно и хайку. Ко времени перевода «Кокинсю» мне уже была ясна необходимость условной эквисиллабики, сложной инверсии, ритмического равновесия и пр. В переводе этой священной для японцев антологии я – наверное, впервые в истории поэтического перевода – позволил себе публикацию не просто параллельных текстов (оригинал и подстрочник с комментарием), но и поэтической версии всех стихов. Билингвистичные поэтические тексты сейчас вошли в моду, но переводчики дают лишь конечный результат, без подстрочника. У меня же читатель может отследить весь процесс и сравнить подстрочник со стихотворением, делая собственные выводы.

К сожалению, японской поэзии и в России, и на Западе не слишком повезло. Переводчики просто проигнорировали ее особенности и стали переводить танка либо как обычный корректный подстрочник, либо просто как бог на душу положит. За исключением, может быть, только Жоржа Бонно, чьи переводы и теоретические статьи были для меня ориентиром.

Разумеется, говоря о японской поэзии, мы не должны ограничиваться только танка и хайку. В поэзии Нового времени мы видим огромное разнообразие жанров и форм, которые я пытался перевести в меру своих возможностей. Но и в средневековой японской поэзии присутствует палитра вариативных жанров и форм, почти не затронутая нашими переводчиками. Взять хотя бы имбун – поэтические части исторических военных эпопей гунки. Западные переводчики – в силу сложности задачи – их просто игнорируют и переводят все подряд прозой. Я же в переводе «Повести о доме Тайра» целые главы переводил не только ритмическим, но и рифмованным стихом, который считаю большой своей удачей.

Кстати о печатных машинках. Должен признаться, что все поэтические переводы, как и собственные стихи, я до сих пор в основном пишу сначала от руки. А половина моих книг была, естественно, написана на машинке. Причем эта машинка «Ундервуд», доставшаяся мне через маму от деда, до сих пор стоит у меня в кабинете. На ней все еще можно печатать. Хорошие печатные машинки прочны, долговечны и надежны – в отличие от постоянно эволюционирующих компьютеров…

Я тоже не смог выбросить свою, тем более что печатные машинки постигла судьба динозавров – последняя фабрика, как писали в газетах, закрылась в начале века в Индии… Какие лакуны до сих пор существуют в переводах японской классики?