Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

– и не здесь. Она не в полисе (только здесь мне, конечно, тесно). Она за чертой. Она в промежутках. В паузах и прогалах. Она как-то так: «между небом и землей жаворонок бьется». Она в лабиринте головы, в дороге, в лугах других людей. В космосе, в конце концов. Я очень мобильна. И очень упряма.

Я тоже не могу склонять Строгино, где живу. Упряма – а следуешь ли ты какой-либо поэтической традиции? Какие фигуры для тебя важны?

Прямо – нет, не следую. Хотя считаю себя чем-то вроде (нео)сюрреалиста на русской почве. Фигуры для меня существенны совсем разные, и не только Гийом Аполлинер, который подействовал в свое время настолько, что ради его поэмы «Зона» учила французский язык. Не только Аполлинер и другие французские сюрреалисты. Из прошлого века: Мандельштам, ранний Заболоцкий, Хлебников, Введенский (это, пожалуй, предсказуемо). Уже называемый мною Тумас Транстремер – задолго до того, как он стал нобелевским лауреатом, я попала на его закрытый вечер в какой-то библиотеке (он приезжал в Россию), где он, наполовину уже парализованный, играл Шопена левой рукой, а тексты шли в записи и в исполнении переводчиков. Я была поражена его оптикой и на дрожащем английском просила автограф, не сообразив, как ему это трудно – я храню эти дрожащие (тоже) имя и фамилию (на большее у него не хватило сил).

Вот есть многое в поэзии, чему я поражаюсь, что люблю – точечно или целыми периодами у авторов (это касается и современных поэтов). Если говорить о том, что интересно мне сейчас целиком как стратегия, то это – Олег Юрьев и Вася Бородин. Но, честно говоря, в целом больше я читаю прозу и философию – как прозу.

Александр Долин:

Видимая безнадежность мероприятия не должна нас смущать

К выходу новой книги «Японский ковчег» А. А. Долина, профессора Международного университета Акита (Япония), автора многочисленных исследований о Японии, переводчика и писателя, состоялся разговор двух японистов о прошлом и настоящем отечественного японоведения, Мисиме, документальной эссеистике, системе образования в Японии, боевых искусствах и о секретах перевода японской поэзии.

В наше время, когда семейные древа срубают под корень и родословная не в чести, интересно услышать о предках. Ваш дед, Александр Осипович Долин, был известным профессором-нейрофизиологом, заведующим лабораторией Института экспериментальной медицины АМН СССР, где работал и Павлов. Расскажите, пожалуйста, какие воспоминания сохранились в вашей семье о той и, может быть, предыдущих эпохах?

Мне кажется, наоборот: сейчас интерес к родословным растет. Многие стремятся воссоздать или создать заново свое родословное древо. Не могу сказать, что я отношусь к числу таких энтузиастов, но, разумеется, мы должны свято хранить память о ближайших родственниках.

Что касается моего деда, то ему я обязан очень многим – в сущности, почти всем Я ношу его имя, живу в его квартире в ведомственном доме Академии медицинских наук. Это он направил меня на верный путь, познакомив с Николаем Иосифовичем Конрадом, который и стал моим «крестным отцом» в японоведении.

Говорят, что у меня темперамент деда и его созерцательное мироощущение. Дед был крупнейшим авторитетом в области физиологии высшей нервной деятельности. Помимо прочего, владел искусством гипноза. По его учебникам много лет занимались студенты всех медицинских вузов. У него, кстати, было немало учеников и последователей в Японии, а книги его переводились на японский.

В ученики к Павлову дед попал после многолетней службы в Красной армии, куда впервые отправился в качестве пулеметчика в бригаде Котовского. Воевал в кавалерии. У нас в семье до сих пор хранится его наградная шашка с надписью «За храбрость», полученная лично из рук Котовского. Был еще наградной маузер, но его в годы Большого террора пришлось уничтожить, чтобы не навлекать подозрения чекистов. Ну, и ордена, конечно. Потом учеба в медицинском, аспирантура у Павлова.

Военный опыт пригодился позже, когда дед стал главврачом Центрального военно-медицинского госпиталя в осажденном Ленинграде. В годы блокады он приютил у себя девочку –единственную племянницу бездетной четы Конрадов – и спас ей жизнь. Николай Иосифович и Наталья Исаевна тогда отбывали свои сроки в ГУЛАГе. С тех пор они дружили…Дед был человеком разносторонним и широко образованным, а главное, по-настоящему умудренным жизнью. Дочерей воспитывал в том же духе, так что гуманитарную закваску, любовь к языкам и поэзии мы с сестрой Вероникой получили от мамы, хотя сама она работала совсем в другой области.

Впрочем, и бабушка моя по материнской линии была с конца тридцатых по пятидесятые директором Института охраны материнства и детства, который в дальнейшем стал называться Институтом санитарного просвещения. Строила всю эту важнейшую область советской медицины – и, в общем-то, построила неплохо.

Конечно, дед много рассказывал и о Гражданской, и о Павлове, и о сталинском терроре, и о суровом опыте блокады. Моямама и тетя – обе пошли по его стопам, стали физиологами. Мама большую часть жизни проработала в НПО «Энергия», занимаясь медицинским контролем космонавтов.

Отец был конструктором беспилотных космических аппаратов в НПО имени Лавочкина. На войну ушел добровольцем. Окончил летное училище, летал на штурмовиках, потом подался в МАИ и далее остался на всю жизнь в военно-промышленном комплексе. Инженер был по призванию и к нашим гуманитарным наклонностям относился с подозрением, но поддерживал детей всегда и во всем.

В нашей семье всегда существовало понятие «интеллигентности», к которому относилось и образование, и общая эрудиция, и, возможно, несколько старомодные нравственные качества, которые прививались с раннего детства. Конечно, вся жизнь состоит из компромиссов, но определенный этический стержень необходим во все времена.

Я считаю, что, при всей разнице политических систем, идеологических установок и социальных норм, несколько поколений моей семьи за последние сто лет исповедовали общечеловеческие ценности, служили стране и обществу в меру своих способностей и возможностей. У каждого свой выбор, но я сам после двадцати шести лет, проведенных в Японии, без колебаний вернулся в Россию. Только в России планирует свою жизнь и моя дочь, родившаяся за границей, которая сейчас учится в Лондоне. Вопреки всем издержкам существующего строя и порокам нынешнего режима. Это, наверное, память поколений – причем поколений креативных, достаточно неординарных людей, формировавших культуру нашей страны, ее жизненные основы.

Вы помните Н. И. Конрада? На выборе японоведения сказался и его пример?

Разумеется, я его помню. С подачи деда я не раз бывал у Николая Иосифовича дома, и он меня буквально привёл в Институт восточных языков – в хорошем смысле слова, поскольку все экзамены я честно сдал на пять. Он полностью определил мой выбор профессии. Но это ещё не все. В ИВЯ моим первым преподавателем японской литературы стала Наталья Григорьевна Иваненко, одна из непосредственных учениц Конрада. Затем